Демон Максвелла
Шрифт:
– Я уверен, что они где-то здесь, – произнес он, отнюдь не будучи убежденным в собственных словах.
Взгляд его остановился на переносном несессере, он снял его с полки и долго смотрел на хранящиеся внутри семена и стебельки, которые давно уже можно было выбросить. «Однако это можно оставить и на потом. Ничего с ними не сделается», – думал он, вертя в руках несессер, в котором с шорохом перекатывались маленькие коричневые семена. Его все еще трясло от прилива адреналина, поэтому он вернул несессер с открытой крышкой в нишу на полке, вспомнив любимую фразу отца: «Колотит как поносного пса».
Он без перерыва курил уже два дня (или три?), роясь в памяти в поисках свежего материала,
Ларри был его старым литературным другом из Техаса. Они познакомились на аспирантском литературном семинаре в Стэнфорде и тут же разошлись по большинству актуальных вопросов – битники, политика, этика, а особенно психоделики – на все они смотрели по-разному, и объединяла их лишь взаимная симпатия и уважение друг к другу и литературному творчеству. Эта дружба расцвела на почве бесконечных ночных споров, проведенных за бурбоном и книгами, когда ни та, ни другая сторона не была в состоянии предъявить достаточно веских аргументов в свою пользу. В течение многих лет по окончании Стэнфорда они пытались продолжать спор в эпистолярном жанре – Ларри на стороне традиционализма, а Дебори с точки зрения радикала – но в отсутствие совместного распития бурбона переписка увяла. Письмо в четверг стало первым за год. Однако било в ту же цель – в нем по-прежнему пропагандировался консерватизм, имелся перечень недавних побед праведных правых и указывалось на ошибки и недостатки определенных представителей левого крыла, особенно Чарльза Мэнсона, с которым Дебори был едва знаком. Письмо заканчивалось вопросом: «Ну и что поделывает в последнее время наш добрый старый революционер?»
Но сколько Дебори ни рылся в мыслях, удовлетворительного ответа на этот вопрос он найти не мог. После долгих часов душевных мук и химических воздействий на собственный организм за пишущей машинкой он выжал из себя одну страницу текста, на которой перечислялись в основном достижения на бытовом фронте: «У Доббса и Бланш родился еще один ребенок… Наконец истек наш трехлетний условный срок…» Эта информация мало способствовала укреплению левого крыла. Но это было все, на что он оказался способен: одна дохлая страница после сорокачасового шныряния по тому, что он когда-то называл «Движением». Сорок часов размышлений, питья и писания в бутылку из-под молока – без перерыва, если не считать десятиминутной перепалки с теми странствующими идиотами. А теперь и эта несчастная страница куда-то исчезла вместе с очками.
– Чума на оба ваши дома, – простонал он, растирая кулаками воспаленные глаза. – На орегонских фермеров, поджигающих поля с целью избавления от сорняков, и калифорнийских хиппи, оставшихся пустоцветами!
Он тер глаза до тех пор, пока в них не появились искры, потом упер руки в бока, выпрямился и, выровняв дыхание, попытался успокоиться. Его грудь по-прежнему переполнял адреналин. Черт бы побрал этих калифорнийских шутов, от которых несло маслом пачули, сладким вином и злобной мстительностью! Он даже ощутил исходящий от них смрад угрозы. Тот, что постарше, с черной бородой, одним словом угомонил двух датских догов.
– Заткнитесь! – прошипел он из угла рта. И псы тут же присмирели.
Дебори почувствовал к ним неприязнь, едва увидев, – длинные волосы, одежда, покрытая пылью, и джинсы с многочисленными заплатками – но Бетси ушла с детьми на водопад, поэтому ему ничего не оставалось, как спуститься вниз, иначе они сами бы вошли в дом. Они тут же начали обращаться к нему «браток» – слово, всегда заставлявшее его проверить, на месте ли
– Немного отдохнуть, послушать музыку. Ты ведь меня понимаешь, братан?
Пока Дебори кивал головой, сзади подошел Стюарт, неся в зубах сломанную жердь.
– Не берите у него палку – заметил он, обращаясь к младшему – светлоголовому пацану с сияющей улыбкой, в новых мотоциклетных ботинках. – Стюарт ведет себя с палками как старый пропойца. Чем больше вы их будете бросать, тем больше он их будет приносить.
Пес опустил палку между новых ботинок и выжидающе уставился на их владельца.
– Я много лет пытался отучить его от этой привычки. Но он ничего не может с собой поделать, когда видит незнакомцев. И я наконец понял, что проще объясниться с тем, кто бросает палку, чем с тем, кто за ней бегает. Поэтому просто не обращайте на него внимания, ладно? Скажите «нет», и через некоторое время он уберется восвояси.
– Ты слышал, Стюарт, – улыбается пацан, – никаких подачек.
Он отшвыривает палку ногой, но пес ловит ее в воздухе и снова кладет ему между ног. Пацан пытается не обращать на нее внимания и продолжает рассказывать, как было классно в Вудстоке, как все торчали и были счастливы, и не хватало только Девлина Дебори.
– Жаль, что тебя там не было, старик. Настоящее ущелье…
Псу надоедает ждать, он берет палку и переносит ее к другому хиппи, который сидит на корточках на траве.
– Скажи ему «нет», – повторяет Дебори. – Кончай, Стюарт. Прекрати приставать к туристам.
Второй молча улыбается. У него длинная черная и очень густая борода с редкой проседью у рта и ушей. Когда его губы раздвигаются в улыбке, Дебори замечает два желтых клыка, возникающих из ежевичного обрамления его рта. То-то он отворачивался, когда они обменивались рукопожатиями. Не связано ли это с тем, что он стыдится запаха изо рта, свойственного всем людям с плохими зубами, – думает Дебори.
– Ну так как дела, старик? Что новенького? – светлоголовый пацан, лучась улыбкой, оглядывается по сторонам. – Классное у тебя здесь местечко – и сад, и деревья, и все прочее. Я вижу, ты сюда здорово врос. Это хорошо, даже очень хорошо. Мы тоже собираемся купить небольшую хату под Питалумой, как только у Боба помрет его старуха. Очень полезно для душевного развития. Хотя, наверное, требует много усилий. Поливка, кормежка и прочее дерьмо…
– Да, все время чем-то занят, – соглашается Дебори.
– И все равно надо было тебе вырваться в Вудсток, – продолжает светлоголовый. – Супер – больше нечего сказать. Сотни голых сисек, хорошая травка и моря спиртного, представляешь?
– Да, я слышал, – отвечает Дебори и любезно кивает, не переставая следить за чернобородым. Тот осторожно переносит вес с ноги на ногу, стараясь не стряхнуть покрывающую его пыль. Лицо его сильно загорело, волосы завязаны сзади, на шее проступают крепкие жилы, когда он поворачивает голову, следя за движениями собаки, продолжающей просительно подпихивать ему палку. Он обнажен до пояса, на груди висит ожерелье из семян эвкалипта, длинные руки украшены кожаными браслетами. Кисть левой покрыта тюремной татуировкой, которая делается двумя швейными иглами, воткнутыми в спичку, – черно-синий паук, раскинувший свои лапы вдоль пальцев до самых обгрызенных ногтей. На бедре у него болтается нож с костяной рукояткой в расшитом бисером чехле, мускулистый живот прорезает длинный шрам, уходящий под джинсы. Он, ухмыляясь, наблюдает за Стюартом, который прыгает вокруг с метровой палкой в зубах.