Демон против Халифата

Сертаков Виталий Владимирович

В круговерти он потерял смысл существования. В Петербурге вкалывал, как заведенный. Часто сотрудники пятого отдела не успевали закончить промежуточную фазу эксперимента и застревали в институте на всю ночь. Они мотались на симпозиумы, лихорадочно учили английский и немецкий, чтобы ориентироваться в публикациях. Они спорили, чертили диаграммы, сутками пропадали в химической лаборатории. Внешне Артур вел себя вполне адекватно, разве что стал неразговорчив. Вероятно, его шеф, профессор Телешов, что-то замечал, но по работе ему придраться было не к чему. Коваль был одним из лучших его учеников. Время мчалось, он не успевал обрывать листки на

календаре, но смысл так и не находил. Однажды честно признался себе, что панически стал бояться собственной кончины.

Ночами подающий грандиозные надежды научный сотрудник лежал без сна, уставившись в потолок, обливаясь потом. Лежал так неподвижно, что научился замечать движение минутной стрелки на будильнике. На книжной полке в ряд стояли Библия, Коран, Тора и буддийские трактаты. На разные лады они предлагали делать взносы в загробный кооператив. В три раза больше было книг с названиями «Как стать богатым, счастливым и здоровым». Но ни одна из книг не отвечала на вопрос «А на черта все это надо, если я все равно сдохну?».

Когда Коваль услышал о Человеке поезда, ему было все равно — шарлатан старик или нет. Показалось, что он сумеет помочь. Он не уговаривал слушателей внести пай на строительство райского шалаша, он помогал людям здесь и сейчас.

Но Человек поезда не показывался.

Артур стал думать, что его разыграли, озорник давно состарился и ушел на покой. А истории о внезапно прозревших пассажирах — всего лишь легенды, сочиняемые от скуки подвыпившими проводницами. Ведь когда лучшие годы превращаются в бесконечное биение колес о рельсы, когда тысячи раз провожаешь и встречаешь чужие озабоченные рожи, поневоле начнешь верить в дорожных волшебников. Артур отдавал себе отчет, что и сам живет не совсем верно, а как-то хаотично, несмотря на бурные научные перипетии, несмотря на явные успехи, которых они добились, несмотря на то, что работа ему безумно нравилась.

Тут дело не в религии и не в отсутствии высоких идеалов. Неясное томление, коварный бес овладевал им, стоило скинуть под полку вместе с чемоданчиком ворох институтских проблем, стоило подарить себя и время свое таежным расстояниям. Коваль проверял неоднократно — это щекочущее чувство усиливалось в поезде дальнего следования, улиткой ползущего по размашистым сибирским равнинам. Стоило перестать чертить в блокноте схемы, стоило забросить мысли о работе, как запускала лапки в сердце горькая тоска…

…Артур снова повис в жарком эластичном пузыре. Снова внутри поезда, но не в изысканном президентском вагоне, а в примитивном купе. Вокруг все тряслось, позвякивало и постукивало, слегка несло из туалета, переругивались и смеялись в соседнем купе, кто-то, извиняясь, протискивался с чемоданом по коридору. За мутным окном проплывали огни станции. Пугающая точность деталей, совсем непохоже на предыдущий морок или сон…

Он больше не висел в пузыре. Черт подери, он сидел на полке и чувствительно стукался затылком об откинутую лесенку. Он вдыхал запах курицы в фольге, развернутой и раскинувшейся на столике, он ощущал вязкий ледяной поток, струившийся по ногам из вентиляционной решетки…

Черт, черт! Он никого не замещал, он угодил в собственное тело!

Артур вскочил, болезненно приложившись плечом о раздвинутую металлическую лесенку. Тело слушалось совсем иначе, не так, как он привык. Из зеркала на двери на него смотрел взъерошенный худой юноша, с тонкой шеей и нервными губами. Испуганный, загнанный взгляд; джинсы,

свитер невероятной расцветки — кофе с черными звездами.

Он поднес ладонь к зеркалу. Его кисть, широкая, но почти безволосая, с нелепым стальным колечком и совсем без шрамов. Он несколько секунд рассматривал внутренности купе у себя за спиной. Застеленные верхние полки, забытая влажность железнодорожных простыней, сложенных уголком, расплывчатые клейма по краям, две пузатые сумки с эмблемой Аэрофлота и многочисленными наклейками, следами авиарейсов. Коваль задрал свитер, задрал рубаху и майку. Незагорелая впалая грудь, перспективные, но дряблые плечи, безволосый пупок. Он повернулся к столику, взвесил на ладони раскрытый перочинный ножик. Подкинул, закрыв глаза, полагаясь на чутье лесного Клинка, и тут же пожалел о собственной глупости. Ладонь схватила воздух, а подброшенный к потолку нож вернулся и распорол кожу.

Черт возьми! Память в порядке, то есть память его опытной, взрослой личности, а все остальное — никуда не годно. Он в туловище бестолкового молодого тюфяка. Сексуальных сил — выше крыши, а в остальном — никчемная, неопытная и внешне несуразная личность. Артур отсосал кровь из ранки и попытался вернуться в лабиринт глиняных термитников тем же способом, что и раньше. Внутренне сжался, сконцентрировался, подался назад, но…

Ничего не вышло. За окном, преломляясь в ледяных узорах, проползли последние огни станции, и вплотную надвинулся сибирский морозный мрак.

Ничего не вышло и во второй раз. Он был заперт в своем тридцатилетнем организме и не находил путей к отступлению. Он ехал в командировку в рассеянных, хмурых чувствах, он втайне надеялся повстречаться с загадочным Человеком поезда. Организм запутался, абсолютно запутался в паутине будней, по причине отсутствия любви, целей и стимулов. Глупый аспирант собирался поужинать курицей где-то посреди сибирской равнины. Его изнеженные ноги мерзли в шерстяных носках и домашних шлепанцах, а зимние ботинки на меху хитрый командировочный прятал в ящике под полкой. А безмерно далеко, почти двести лет спустя, в миллионе космических миль полета планеты, усыпленное колдовством, дремало его настоящее тело.

Что произойдет, если с телом Коваля-старшего что-то случится? А что произойдет, если вот этим самым ножиком сейчас резануть по венам?

Словно по наитию, словно схлынула пелена, Артур узнал эти сумки, этот дурацкий свитер и стальное колечко. Безумно давно, настолько давно, что странно даже, как он вспомнил… Артур попытался понюхать свитер, в нос шибанул отчетливый резкий запах дезодоранта. За койкой на вешалке висела кожаная куртка, ее не вспомнил. Но, судя по отсутствию другой верхней одежды, аспирант ехал в купе один. Вот только откуда и куда?

В динамиках, спрятанных в панели над окном, раздался треск, затем неожиданно громко запела Земфира. Хочешь, я убью соседей, вослед за ней повторил Коваль. Как странно, он сумел вытащить из тайников своей стариковской башки имя певицы…

Документы во внутреннем кармане. Паспорт, пропуска, кредитки, билет… Как он и подозревал, зимняя командировка, февраль две тысячи четвертого. До погружения в капсулу анабиоза оставалось меньше двух лет.

Удар по нервной системе оказался столь силен, что он был вынужден снова присесть. И очень вовремя, потому что состав притормозил. По многотонной железной гусенице пробежала первая дрожь, лязгнули суставы, ржавые сочленения, потянулись резиновые жгуты сухожилий.