Демон против Халифата
Шрифт:
Так и получилось, что слушал его я один, хотя рядом горланила целая компания. И за стенками распевали песни ребята и девчата, все в куртках, увешанные значками, румяные и кудрявые. А я смотрел в глаза бродяги, они были прозрачными, как промытый за сотни лет горный хрусталь. В его глазах совсем не осталось цвета, они покоились в морщинистых ямах, слезы катились непрерывно, но щеки его были сухие и сморщенные, как плохо высушенная шкура. Его широкие руки дрожали и почти просвечивали насквозь, как прелые листья, а кровь в его венах порой замирала, и тогда бродяга покрывался потом. Он так и не снял пальто, хотя в вагоне было жарко. По крою, по следу от шеврона и петлиц я определил, что это не совсем гражданское пальто, а дореволюционная чиновничья шинель, засаленная до крайности, но на удивление
Но он не ломался. Он выполз оттуда, где никого, кроме него, уже не осталось.
Назовем его Нестор. Настоящее имя только все запутает и приведет к ненужным вопросам. Он родился… Не будем пока зацикливаться на точной дате.
Нестор назвал мне дату и очень удивился, что я поверил. Он чуть не выронил стакан с чаем. Он сказал, что я первый человек, который его заметил. И первый, который его захотел выслушать. Мы поговорили, долго говорили… Нестор ехал не на стройку коммунизма, и целина его занимала… ну как тебя, Артур, разведение жаб в неволе.
Я ответил Нестору, что это мое призвание, моя планида — слушать людей. Потому я и работаю в таком месте, где люди чаще говорят правду. Обычно люди врут или молчат, а правду доверяют незнакомым соседям в ночном купе. Очень жаль, что пассажиры поступают именно так; ведь их искренность нужна совсем другим, оставленным дома, людям, а никак не случайным попутчикам…
Но это так, к слову… Я отвлекся… Нестор угостился чаем, клубникой из моих личных запасов, а в ответ рассказал мне много такого, за что могли в те годы и упрятать навсегда, и озолотить. Он ехал не на стройку, и не в совхоз, а на поселение. Но не потому, что был сослан. Этого полуживого человека влекли мертвецы…»
Проводница Люда ахнула.
— Да, да, мертвецы, — как будто речь шла о чем-то приятном, посмаковал слово Человек поезда. — Нестор жил долго за счет мертвецов, только как — не признался. Однако не шибко вызнавать-то и хотелось, честно говоря. Вот тебе хотелось бы знать, как из мертвеца жизнь высосать? — обратился он к Артуру. — Нет, верно? Ну кому такое приятно? Зато он мне признался в другом. Он сказал, что с большим удовольствием поведал бы свой секрет самым крупным начальникам и до Кремля бы не поленился дойти, если бы не дикие выходки нашей тогдашней власти. Впрочем, власть теперешняя немногим благороднее и к науке древней вовсе не тянется. Им синхрофазотроны да хромосомы подавай…
Человек поезда шумно втянул чай, улыбнулся Артуру, как медом растекся, но в глазах царапались льдинки.
— Этот Нестор, он от имени своего человеческого почти отвык, поскольку ни с кем дел не имел и не общался, а родню давно позабыл. Оказывается, издревле таких как он зовут Бродягами, да только никто не верит, что такие люди вообще есть. Проще ведь поверить, что у человека документы подделаны, чем возрасту в триста лет… Начальникам нашим, медицинским и партийным, открыться опасался, и правильно делал. Мигом бы в психиатрическую больницу увезли и до конца жизни спеленали. А конца жизни у него не предвиделось, вот какая незадача. Короче, ребята, прочитал Бродяга мне заклинание, долгое такое, вроде как в рифму, похожее на старинные песни. Часа полтора без перерыва читал, пока я не взмолился… Я из заклинания почти ничего не запомнил, а Нестор посмеялся надо мной. Оказывается, жить одному в таком немощном виде ему до того надоело, что решился он уехать в Казахстан, на поселение к староверам. Те жили обособленно, несколько деревень, еще при первых декретах Советской власти отделились, укатили в степи. Бродяга Нестор с ихним владыкой связался как-то и был приглашен. Чтобы детишек и взрослых обучить заклинанию. Так он рассудил, Нестор, что годика за три заставит детишек и молодняк заклинание свое выучить. Взрослые, те — нет, не осилят, мозги закисли, а дети, пожалуй, сподобятся. А там и у них детки народятся, их тоже можно выучить. И пойдет по земле слава, что жизнь вечная дарована не коммунистам,
— Так… хорошее дело! — поразился Коваль. — А при чем тут наука?
— А при том, дорогой, что вы, подобно старцу Нестору, решили, что главное — ввязаться в бой. Главное — осчастливить всех подряд, не разбираясь, кому можно, а кому — не стоит подарки раздавать… Представь себе, что бы началось, если бы старец этот чокнутый добрался до своих староверов? Через двадцать лет — тысяча вечных умников, еще через двадцать — миллион, а сегодня вообще помирать бы перестали… Ведь вы этого хотите у себя там, в лабораториях столичных?
— Ты его убил? — спросил Коваль. — Ты поверил и убил его, так?
Человек поезда глядел без улыбки. По морщинам на его лице можно было составить карту страданий. В глубоких его глазах сталкивались ледяные торосы. Человек поезда никогда не был добрым и сладким, но пассажиры и проводники не врали, когда с пеной у рта рассказывали друг другу сладкие байки. Им так не хватало доброго волшебника.
— Я спас всех нас, — сказал Человек поезда.
— Неужто убили?! — проводница Люда схватилась за рот, словно боясь закричать.
— Так и убил, — рассеял ее сомнения Человек поезда. — А ты бы, Артур, как поступил?
— Не знаю, — честно признался Коваль. За время рассказа под перестук колес и мелькание огней он почти позабыл, откуда здесь появился и куда едет. Он помнил только, что когда-то глупый юноша, начинающий и подающий надежды сотрудник, безнадежно и смешно охотился за мифическим пассажиром поезда. Охотился за старичком, способным двухчасовой беседой вывернуть душу собеседника наизнанку. И вот нашел, поймал, благодаря колдовству. Человек поезда не обманул ожиданий, о нет! Не было никаких сомнений, что он способен заставить кого угодно уволиться с работы и уехать на юг. Или развестись с опостылевшим супругом и на склоне лет отважиться на новый виток любви. Человек поезда был способен на многое. И как только Артур это понял, перед ним открылся выход. Точнее, способ покинуть очередное наваждение Малахитовых врат. Выход был недалеко, за окнами этого несуществующего экспресса, который мчался через несуществующую ночь. Артур мог покинуть вагон в любую секунду, поскольку загадки больше не существовало. Человек поезда убил надежду. Оказывается, еще в пятидесятые годы двадцатого столетия он легко, не сомневаясь, убил надежду человечества. Совершил гуманный акт, уничтожил единственного, возможно, сохранившегося колдуна, способного одолеть время.
— Я спас всех нас, — серьезно повторил Человек поезда. — А теперь я снова вижу, как вы ведете всех нас туда же…
Человек поезда сидел напротив, с хрустом разгрызал конфетки, прихлебывал чай, аппетитно причмокивал и улыбался. Ковалю невольно вспомнились Хранители силы. Те тоже умели так улыбаться, отвлекая взгляды собеседников на едва дрожащие, задутые книзу уголки рта. А истинное выражение лица при этом расплывалось, теряло очертания. Но хранители так поступали перед боем, а Человек поезда ни с кем драться вроде бы не планировал.
Он ждал ответа, а может быть, и не ждал вовсе, привыкший к людской неблагодарности. Рядом с Ковалем пыхтела и утирала слезы взволнованная Людочка.
— А что если он тебе наврал? — спросил Коваль. — Что если бедному пенсионеру все почудилось, а ты его грохнул и теперь гордишься?
— А я тогда как же? — Человек поезда не обиделся. — Разве я тебе не доказательство?
— Ах вот оно что… Выходит, ты наврал? Ты запомнил стих?
— Только кусок, — Человек поезда развел руками, — кусочек малый… Так что никуда не денусь, помру, но лет на сорок меня еще хватит. Я же с шестого года, уже давно лежать должен под крестиком. Но ведь хитрость не в том, Артур. Хитрость в том, что я мог бы всю эту стихотворную ерунду Нестора употребить. Подпоил я его, подпоил как следует и вслед за ним стал записывать. А потом испугался и сам порвал.