Демоны Хазарии и девушка Деби
Шрифт:
Тита этого не поняла, и вообще не поняла ничего. Она лишь потрясенно оглядывала окружающее ее великолепие. Влюбилась в царя и оставила прежнюю любовь к графу. Но не понимайте это превратно: она по-прежнему очень любила Пасала. Она удивлялась рассеянной его улыбке, обращенной к ней, и тому, как он прячет взгляд при произнесении приговора. На осужденных лились потоки милосердия членов семьи Каплан, размышляющих над тем, как найти для двух Капланов конюшню полегче. Можно при помощи связей сделать наказание более терпимым.
Всё это слышал Пасал, видя, как родственники обнимают Каплана и лысого Каплана, сострадают им и пожимают им руки.
Он
«Ну», – спросила Тита, и голос ее дрожал. Он была убеждена, что потеряла своего Песаха.
«Наказали нас работами в общественных конюшнях», – объяснил он ей.
Она все еще не поняла, но ясно было, что это не смертный приговор. Она уже знала, что у евреев нет смертной казни, но облегчение было огромным. Это чувство подобно тому, которое испытываешь, держа в руках визу в Соединенные Штаты, но уже после проверки паспортов, таможни, и негра, который спрашивает тебя, везешь ли ты какие-либо продукты.
«Ты едешь со мной? – спросил Титу Пасал, – мы сможем жить вместе. Теперь я возьму тебя в жены». Этим он дал ответ на давно мучающий ее вопрос и добавил: «Это не будет особенно прекрасная жизнь, будет недоставать многого, но мы управимся»
Будет недоставать, рассмешил он ее. Эти хазары не знают, как им хорошо, но Тита, вся Тита, знает насколько хорошо ей. И она крепко-крепко обняла Песаха, внезапно вспомнив его имя. Кошмар кончился.
Глава восемьдесят вторая
Ахав пробыл всю зиму в Болгарии. Добирался по снегу из села в село, и конь его иногда погружалась в сугробы по колено. Он проезжал между темными елями, слыша завывание волков, беспокоясь, что явно преувеличил это преодоление в одиночку таких расстояний. Однажды даже взобрался на громадный дуб, половина ствола которого и ветви были покрыты толстым зеленым слоем мха. Но волчья стая к нему не приблизилась, и он успел добраться до очередного села.
Пил Ахав горькие, щиплющие горло, напитки болгар и сходил с ума по Деби. Не переставал о ней думать даже на миг в бодрствовании. Удивлялся тому, как можно столько времени думать о ней. И особенно его сердило то, что он пытался отогнать мысли о ней попытками вспомнить мгновения, когда он целовал губы и ласкал грудь очередной женщины, отдававшейся ему, и ничего припомнить не мог. Так, собственно, чем он обладал, если даже не владел собственной памятью? Медленно-медленно он даже стал забывать лицо Деби, но тоска по ней его не оставляла.
Он ничего не знал о том, что происходило в Итиле. Ни о суде, ни о приговоре. Оба Каплана стараниями их двоюродных братьев были направлены в конюшни Крымского полуострова, около моря, между пальмами, которые произрастают там, в теплом климате. Это была обособленная, вблизи порта и города, маленькая конюшня, в которой было небольшое число лошадей, ослов и мулов. Ее построили на глинистом основании, и в ее фундаменте на счастье была заложен перевод одной из книг Священного Писания. Работа не была трудной – выгрести навоз и дать животным сена. Там оба Каплана познакомились с женщиной, традицией которой было прибирать к рукам всё, что вокруг есть, и она получала деньги от тех, которые платили, и разнообразила их еду не только жареными блюдами, но и изделиями из теста. Песах женился на Тите еще в Итиле, до отъезда. Отец главы ешивы в Мурме сам провел церемонию женитьбы. Ворон пока не спасли, и они остались во дворце по указанию царя, чтобы еще и еще
«Трудитесь неустанно», – сказал царь колдунам, раввинам, звездочетам, которые слетелись мгновение ока во дворец, услышав о том, какие деньги выделены царем на это дело. «Прислушивайтесь к вашим снам и все время ищите способ вернуть этих ворон на места их проживания, и в человеческом облике». Царь тяжело вздохнул и ушел в глубокой скорби, запахиваясь в свою мантию.
Песаха послали в небольшой город-порт на берегу Азовского моря. Это была огромная конюшня, в которой содержались битюги-тяжеловесы, и работа с ними забирала все силы. Недалеко от конюшни он построил из обрезков кожи и потрескавшихся досок шатер, где они жили с Титой, и к вечеру, после тяжкого рабочего дня, Песах возвращался в бессилии.
«Лучше иди искать детей», – сказала ему Тита в один из дней.
Он посмотрел на нее с большим удивлением. Что с тобой? Ведь ясно: если я пойду, то уж не вернусь. Ты останешься одна, дура. О чем ты говоришь? Что ты понимаешь? Все вокруг большие умники и великие герои. Для того ли я взял себе жену, бывшую служанкой и проституткой, извлек из груды дерьма и отчаяния, чтобы она начала меня учить – что делать и что не делать? Рука его так и чесалась дать ей затрещину. Она ожидала этого, но удар не последовал.
В конце концов, они обнялись в ту ночь, и он получил наслаждение и попытался забыть сказанное ею. Порции еды в ту неделю были совсем небольшими, ибо Песах был наказан за неряшливую чистку коней. Вдобавок он получил сильный ожог на левой руке от раскаленной подковы в кузнице. Ожог превратился в гнойную рану.
И Песах пытался найти успокоение в воспоминаниях о далеких чудных днях детства на песчаном берегу Хазарского моря, в припоминании рассказов на сон грядущий матери, особенно одного – о трех сестрах. В окошко их дома тайком подглядывал царь и услышал их беседу, сопровождаемую смехом. Каждая делилась своей мечтой. Одна сказала, что хотела бы выйти замуж за военачальника и странствовать с ним по крепостям, где много красивых всадников. Вторая сказала, что хотела бы выйти замуж за министра финансов и разъезжать с ним, занимаясь сбором налогов, и так удостоится большого богатства. Самая же молодая сказала:
«Зачем мне военачальник или министр финансов, почему бы мне не выбрать в мужья самого царя?»
И тогда все три сестры были препровождены во дворец. Старшую сестру царь отдал в жены военачальнику, среднюю – министру финансов, а младшей, красавице, сказал: «А ты, очаровывающая всех красавица, просила себе в мужья царя, вот я и прошу тебя стать моей женой и соучастницей в управлении страной».
С каким наслаждением вспоминал Песах голос матери, рассказывающей ему эту историю по вечерам.
Иди, иди на поиск детей, – говорила Тита про себя, – иди, иди, это твой шанс – жить. Даже если ты умрешь, ты останешься в моей памяти, и я буду ее хранить. Если останешься в этой конюшне, так или иначе умрешь через еще пару лет, ибо сердце твое окаменеет или разорвется. Мало еды, бессонница, лягание лошадей, солнце и колючки, зубная боль вконец изведут тебя. Особенно, укусы злого мула, которого как ни корми и не пои, и проявляй к нему доброту, он тебя все равно укусит в тот момент, когда ты зазеваешься, мстя тебе за свою мерзкую судьбу и за невозможность наслаждаться тем минимумом, который дал Бог каждой твари за её труд.