Демоны пустыни, или Брат Томас
Шрифт:
Поскольку сестра Клер-Мари — мягкая, отзывчивая женщина, мне не хотелось ее тревожить, тем более что угроза отступила, во всяком случае временно. Опять же, будучи монахиней, она не носила с собой ручных гранат, которые очень бы мне пригодились. С ними на обратном пути в аббатство я бы чувствовал себя намного увереннее.
— Это все снег.
— Снег?
— Ветер, холод и снег. Я родился и жил в пустыне, мэм. Не привык к такой погоде. Той, что за окном.
— Погода не суровая, — она ободряюще мне улыбнулась. — Погода великолепная. Мир
— Конечно, — кивнул я.
А сестра Клер-Мари продолжила, почувствовав, что не убедила меня:
— Бураны одевают землю в чистую одежду, молния и гром — музыка праздника, ветер выдувает всю затхлость, даже наводнения способствуют росту растений. Холод сменяется жарой. Засуха — дождем. Ветер — штилем. Ночь — днем. Это тоже погода, даже если тебе так не кажется. Возлюби погоду, дитя, и ты поймешь гармонию этого мира.
Мне двадцать один год, я узнал, каково жить с безразличным отцом и враждебно настроенной матерью, часть моего сердца вырезана острым ножом потери, я убивал людей, чтобы защитить себя и спасти жизни невинных, ушел от дорогих мне друзей, все они остались в Пико-Мундо. Однако у сестры Клер-Мари есть причина называть меня (и только меня) дитя. Иногда мне представляется, что она знает нечто, недоступное мне, но куда чаще подозреваю, что она столь же наивна, как и мила, и вообще ничего обо мне не знает.
— Возлюби погоду, — повторила она, — но, пожалуйста, не наследи на полу.
Я решил, что последнее могло бы скорее относиться к Бу, а не ко мне. Потом понял, что мои лыжные ботинки облеплены снегом, который таял, оставляя лужи на каменных плитах.
— Ох, извините, сестра.
Когда я снял куртку, Клер-Мари повесила ее на вешалку, а ботинки, как только я стащил их с ног, взяла, чтобы поставить на резиновый коврик под вешалкой. Я же поднял подол свитера и, используя его вместо полотенца, принялся вытирать мокрое лицо и волосы.
Услышал, как открылась дверь и заревел ветер.
В панике опустил свитер, увидел сестру Клер-Мари, которая напоминала уже не кролика, а парус корабля в арктических широтах. Она энергично била одним ботинком о другой, освобождая их от налипшего снега.
Возлюбить буран, бушующий снаружи, было трудно. Да и он, похоже, не испытывал к нам, и не только к нам, теплых чувств. Ему определенно хотелось сровнять с землей и аббатство, и школу, и лес, похоронить в снегу цивилизацию, человечество, живую природу.
К тому времени, когда я подскочил к ней, еще не успев предупредить об опасности, сестра Клер-Мари отступила с порога.
Следом за ней в школу не вошел ни демон, ни заезжий коммивояжер. Я захлопнул дверь и вновь запер на замок.
Она уже ставила мои ботинки на резиновый коврик, когда я сказал:
— Подождите, пока я возьму тряпку, не открывайте дверь. Я возьму тряпку и вытру лужу.
Голос у меня дрожал, словно однажды половая тряпка нанесла мне серьезную, если не физическую,
Но монахиня словно и не заметила дрожи в моем голосе. Ослепительно мне улыбнулась.
— Ничего такого ты делать не будешь. Ты здесь гость. Перекладывая на тебя свою работу, я согрешу перед лицом Господа.
Я указал на тающий на полу снег:
— Но это я тут напачкал.
— Ты не напачкал, дитя!
— Но это же снег, грязь, вода.
— Это погода! Это моя работа. А кроме того, мать-настоятельница хочет тебя видеть. Она позвонила в аббатство, ей сказали, что видели тебя во дворе, возможно, ты пошел к нам, и вот ты здесь. Она в своем кабинете.
Я наблюдал, как сестра достает половую тряпку из чулана, расположенного рядом с входной дверью.
Обернувшись и увидев, что я еще здесь, Клер-Мари воскликнула:
— Иди же скорей, нельзя заставлять мать-настоятельницу ждать!
— Не открывайте дверь, чтобы выжать тряпку на крыльце, хорошо, сестра?
— Выжимать тут нечего. Всего лишь маленькая лужица погоды забрела в дом.
— И не открывайте дверь, чтобы полюбоваться бураном, хорошо, сестра? — гнул я свое.
— Это фантастичный день, не так ли?
— Фантастичный, — согласился я безо всякого энтузиазма.
— Если я закончу свою работу до None и молитв по четкам, тогда я, возможно, полюбуюсь погодой.
(None — послеполуденная молитва, монахини (и монахи) собирались на нее в двадцать минут пятого, то есть еще через шесть с половиной часов.)
— Хорошо. None — самое время полюбоваться бураном. Гораздо более удобное, чем сейчас.
— Я, пожалуй, налью себе чашку горячего шоколада, сяду у окна и полюбуюсь великолепием бурана из уютного уголка кухни.
— Только не садитесь слишком близко к окну.
Ее розовый лоб нахмурился.
— Почему, дитя?
— Сквозняки. Незачем вам сидеть на сквозняке.
— От хорошего сквозняка нет никакого вреда, — заверила она меня. — Некоторые холодные, другие — теплые, но это всего лишь движущийся воздух, циркуляция которого очень полезна для дыхания.
Я ушел, оставив ее вытирать маленькую лужицу погоды.
Если бы что-то ужасное проникло в приемную сквозь трещину в стекле, сестра Клер-Мари, вооруженная половой тряпкой, наверняка знала бы, как справиться с самым жутким из чудовищ.
Глава 17
По пути к кабинету матери-настоятельницы я прошел мимо большой комнаты отдыха, где десяток монахинь опекали играющих детей.
У некоторых детей серьезные физические недостатки сочетались с незначительной умственной отсталостью. Они любили настольные игры, карточные игры, играли в куклы, в солдатики. Они украшали маленькие кексы, выпеченные в гофрированных формочках, помогали делать мягкие конфеты. Им нравилось слушать истории, которые читали монахини, они сами хотели научиться читать, и многим это удавалось.