Демоны вне расписания
Шрифт:
– Давно?
– Только что. Думаю, надо войти туда и…
– Нет, у нас другой план, – оборвал его Покровский. – Мы стоим здесь и ждем, пока…
– Пусть он идет.
Лиза стряхивала снег с джинсов.
– Что ты сказала?
– Я сказала, – она уже совсем не смеялась. – Пусть он сходит и посмотрит. Если там действительно стреляли…
– Но ты же говорила…
– Пусть идет. Иди, Эдик, – сказала Лиза.
– Хм. – Сахнович поискал на ее лице признаки издевки или еще какого подвоха, но не нашел. – Ну… Ну тогда я пойду. Если что… – Он расстегнул «молнию» на
Лиза одобрительно кивнула. Сахнович еще раз подозрительно посмотрел на нее, что-то буркнул себе под нос, но все же полез через сугробы к ограде, кое-как вскарабкался наверх и спрыгнул уже с другой стороны. Здесь он пригнулся, втянул шею в плечи и короткими перебежками стал продвигаться в глубь заснеженного сада. Очень скоро Лиза и Покровский потеряли его из виду.
– Что ты делаешь? – тихо спросил Покровский. – Зачем ты туда его отправила?
– Чтобы узнать, что там происходит.
– Но ведь там… Ты же рассказывала, что…
– Я уже не уверена. Может быть, это просто дурацкие слухи, предрассудки.
– А если нет?
– Вот сейчас и выясним, – бесстрастно ответила Лиза. – Выясним наверняка.
– Ну ты и стерва.
– Я тебя об этом заранее предупредила. Так что нечего презрительно коситься на меня… Лучше помаши Маше ручкой. И надейся, что все кончится хорошо.
– Хорошо для кого?
– Для нас, Тёма, для нас.
– Это невозможно, – ответил Покровский. – Потому что я все больше понимаю, что нет никаких нас. Есть ты отдельно и я отдельно. И я перестаю тебя понимать. А это значит, что я перестаю тебе доверять.
– А ты мне разве когда-нибудь доверял? – улыбнулась Лиза и взяла Покровского под руку. – Напрасно.
В этот момент странный звук прошелестел в воздухе, словно порыв ветра на секунду принес звук далекого рокочущего океана, только где был этот океан, чьи земли он омывал…
– Что это? – спросил Покровский, отстранившись от Лизы. – Что это было? А?
Лиза не отвечала. Она выставила вперед руки и словно ощупывала пальцами ночной воздух, будто вытягивала из него слова, которые обычное ухо не в состоянии было расслышать.
– Что это было? – Покровский тщетно всматривался в неясные заснеженные контуры за оградой.
– Это был он, – удовлетворенно, нерадостно произнесла Лиза, пряча замерзшие пальцы в карманы.
– Он?
– Старый мерзавец выбрался на волю. Скоро он будет здесь.
– А Настя?
– Понятия не имею.
– Жива она или нет?
– Откуда я знаю?! – раздраженно бросила Лиза. – Я так понимаю, что она раздобыла ключ, спустилась в подвал, нашла нашего друга… И то ли она помогла ему освободиться, то ли он сам ее использовал, чтобы освободиться.
– Использовал?! Как он мог ее использовать?
– Тёма, ты такой наивный… Если человек всю жизнь только и делает, что выбирается из тюрем, подземелий и казематов,
Лиза достала мобильник, взглянула на дисплей.
– Наша Маша… Слушаю тебя, Эдик. Ага. Ага. Поня…
Она резко отдернула руку с телефоном от щеки, словно трубка попыталась ее укусить. Мобильник оказался в полуметре от лица Покровского, и тот явственно расслышал бьющийся в динамике истошный вопль.
Лиза разжала пальцы, и мобильник бесшумно нырнул в снег.
– Доставай контейнер, – приказала она Покровскому несколько секунд спустя. – Скоро он будет здесь.
Покровский поежился. Пожалуй, только теперь ему в голову пришла мысль – а не зря ли он во все это ввязался?
16
Что-то случилось со временем, не иначе. Только что Настя стояла на площадке перед полуразбитой дверью и чувствовала, как холодный, парализующий страх обвивает ее ноги, скользит вверх по позвоночнику и вползает в мозг с убедительным сообщением, что нет такой силы, которая могла бы сдвинуть ее с места и тем более отправить в этот пролом, в заснеженный сад, в декорацию из белого холода. Тем более в компании освободившегося заложника, который был, пожалуй, пострашнее своих тюремщиков.
Но затем Настя по своей воле бросилась в эту дыру посреди двери, протиснулась, протолкнула своё съежившееся тело, выпала в снег и перестала на миг дышать от обхватившего ее со всех сторон холода. Как-никак стояла февральская ночь, а из одежды на Насте был лишь халат да тапочки со смешными помпонами на носах. Собираясь в подвал, она на всякий случай поддела под халат тонкую водолазку и шерстяные колготки, но для февральской ночи это было настолько неадекватным нарядом, что ночь могла бы и оскорбиться от подобного легкомыслия.
Настя вскочила на ноги и побежала, но уже через пару шагов остановилась – ноги уходили в снег по щиколотки, а к тому же надо было сообразить, в какую именно сторону стоит уносить ноги. Настя растерянно оглядывалась по сторонам, а страх уже принял облик нетерпеливого молоточка, который ошалело колотился в груди – давай, скорее, бежим, бежим, неважно куда!!!
И еще через секунду она, наверное, рванулась бы в это «неважно куда», накрепко обхватив себя за плечи, стуча зубами, что твой железнодорожный вагон на стыках, теряя бесполезные тапочки и проваливаясь пятками сквозь ледяную корочку…
Но тут сквозь дыру в двери выбрался еще один человек, и это зрелище окончательно добило Настю. Она поняла, что бежать, в общем-то, бесполезно, потому что от себя не убежишь. Точнее, не убежишь от безумия в собственной голове. Только безумием можно было объяснить то, что видели ее глаза. Галлюцинация имела вид немыслимо исхудавшего старика в лохмотьях и с обрывками цепей на руках и ногах. Их звон сопровождал передвижения экс-заложника, словно маленький невидимый оркестрик, специализирующийся на исполнении унылых мелодий, которые сливались в единую металлическую какофонию – все столь же унылую.