День Ангела
Шрифт:
И пускай, хоть наизнанку вывернись, мы не сможем правильно истолковать послание в сотнях оттенков серого, что пишется летящими по ветру листьями. Летящие листья — для нас это знак осени и повод погрустить, как и полагается в эти дни, вдыхая прель и горечь залитого дождем костерка в парке.
И пускай дождевые потеки на объективе размыли серебром, искорежили, поломали стройный мостик над протокой, и мостик стал не мостик… Не мостик, а призрак, изнывающий в потугах воплощения.
А еще дождь, дождь и дождь, черная вода, каменные стены крепости, два согбенных силуэта на берегу.
Что они там делают? Ищут монетку или похорошевшие под дождем речные камешки, что в сухую погоду сама невзрачность? Возводят пирамиду из липучего мокрого песка? Нет, не возводят, контуры этих двоих не созидательны. Пускают погребальный плот по невысокой невской ряби? Скорее так. Можно (и дальше нагромождая эстетское вранье) даже поэму написать в романтическом духе, если забыть, что это всего лишь два молодых и, чего не отнимешь, симпатичных негодяйчика топят труп собаки, о чем ты прекрасно знаешь, сказала себе Таня. Вот она, собака, крупным планом, с моста. Белое пятно морды, черное пятно большого уха и спины, серое пятно подмокшей картонной коробки. Один из лучших снимков.
Ну и что бы это значило? Что бы это значило, если не думать предметно? А придумаем, решим. Что еще остается нам делать? Не поэму же писать, правда что. И потому пусть себе черное будет — да, белое — нет, серое — может быть или кто его знает. Вот как хочу, так и толкую картинку. Как могу, так и читаю послание. И каждому позволено, потому что мы так привыкли — жить в мире знаков, рамок, контуров. Все-то нам знаки подавай. Так легче, если ты одна и ждешь.
По одному облетающие на удивление белые, белоснежные, лепестки поздно расцветшей чахлой ромашки — вездесущего сорняка, что налипли на непроглядно черный чугун парковой ограды. А почти всегда серое небо на черно-белых снимках — ни да, ни нет, неведомое завтра — знак надежды, упования.
…Завтра прилетает Яша и увидит эти фотографии, лучшие ее снимки, сделанные подаренной им камерой. Подаренной вместо старенького дедушкиного «ФЭДа», который она утопила в море, когда снимала Хайфу с воды и стояла упершись ногой в борт легкой яхточки. Парус дернулся под чьей-то неопытной рукой, яхточка накренилась, Таня удержалась, а расчехленный фотоаппарат так и улетел в воду, блеснув объективом. И горю Таниному не было пределов.
А Яша, добрый Яша, приятель по консерватории Таниных друзей, которые пригласили ее погостить в Хайфу, утешал, и развлекал, и смешил, и угощал мороженым с орехами и красно-желтыми фруктами в уличном кафе, и целовал в момент непредсказуемый — она и губ сложить не успевала, и на скрипке играл только для нее одной на зеленом ночном пляже, и, смеясь над собою, говорил, что, узнай о таком его цыганском концерте наставник, великий скрипач, мировая знаменитость, он бы вселенский скандал учинил и смычок обломал бы о Яшину макушку.
А потом, напоследок, перед отъездом, Яша подарил ей эту камеру, чудо из чудес, и запас отличной пленки к ней, пленки с немыслимым количеством серебра, чувствительной к свету как живое существо. Чувствительной к настроению, к правде и лжи, как и сам Яша.
Ни о какой такой «просто дружбе» между Яшей и Таней после того концерта, той скрипичной исповеди на пляже речи, конечно же, быть уже не могло. Музыка лилась признанием в любви, растворялась в теплом бризе, и ветер нес ее по всему свету, и весь свет узнал о том, что Яша страстно любит Таню. И все ее девичьи штучки-дрючки, кокетство и уклончивость, и невинные провокации, и маскарад настроений сразу потеряли смысл, обесценились и стали неинтересны ей самой, как становится неинтересной взрослой девушке детская игрушечная косметика. И всякого рода обещания и клятвы на фоне полной душевной обнаженности потеряли смысл, еще не будучи произнесенными, а потому и не произносились.
Просто оба они понимали при расставании, что встреча неизбежна, что никуда они друг от друга не денутся, что их сведет, притянет, кинет в объятия друг к другу, даже если они очень постараются никогда больше не встречаться. Две половинки магнита — вот что они такое, и существование порознь бессмысленно. Кроме того (и это, поверьте уж, ой как немаловажно), с Таниной черной, гладкой, четко оформленной под молодого грача стрижкой так изумительно сочетается облачно-белое руно Яшиных вольных лохм, иногда забранных под шелковый шнурок в низкий хвост, забранных постольку, поскольку могут попасть под смычок.
Расстались они легко, словно бы до завтра, до рассвета, до утренней росы на южных морских камнях или на северной буйной травушке. И вот она, встреча, считаные часы остались до нее. Считаные часы, но такие долгие-долгие, длиннее месяцев разлуки. Но если дождь не кончится, если тяжелые тучи, столь прекрасные на фотографиях, не изольют, наконец, всю накопленную воду или не уплывут вспять за Балтику, в чуждые пределы, если туманная хмарь не растает с рассветом, разлука может продлиться еще несколько часов. Кто его знает, летают ли самолеты при такой погоде?
Таня засуетилась, завертелась, отыскала зонт, по настроению и от нелюбви запрятанный глубоко в шкаф, и за много часов до рейса понеслась в аэропорт ждать Яшу там. Вдруг так быстрее получится.
— «Дискретные функции пространственно-временных континуумов и дискретно-темпоральная модель Вселенной», — байронически утомленным голосом прочитал Никита, приподняв указательным пальцем, чтобы видеть обложку, раскрытый том в руках у Дэна. — И это с утра пораньше, люди добрые!
А Дэн, даром, что отец семейства и человек основательный, фыркнул, поперхнулся и заржал в голос, не отрывая взгляда от страницы пятьсот двадцать четвертой.
— Я рад, что распотешил тебя, Великий Гуру, — умилился Никита. — Здравствуйте вам, — подчеркнуто громко поздоровался он, чтобы на него обратили, наконец, внимание. — Нет, честно, что смешного?
— Это не ты распотешил. Это я читаю и веселюсь, — ответил Дэн и прихлопнул талмуд, заложив страницу салфеткой. — Юморные они ребята, шутники-с. Бэ-Эс Тропфель-младший и Эм-Эм Кучкин-Береж-ков. В смысле — авторы сей эпопеи в двух томах. Это всего лишь том первый. «Реинтерпретация основных понятий квантовой механики» — ни больше ни меньше. Всё будем ставить с ног на голову, как малолетнее хулиганье! Всё наизнанку вывернем! Авось что получится. Отморозки от физики. Люблю! Вот послушай. Вроде бы сначала все и нормально, путем вроде бы. Берем и красивенько выделяем темпорально-энергетические составляющие планковского кванта действия. А потом… Вот тут где-то формула… Нет, ты посмотри, Кит, ты посмотри красота какая… Постоянная Планка, а ее, родимую…