День Бахуса
Шрифт:
Совершенно отчаявшись, не видя смысла в том, чтобы грести веслами, я проклинал судьбу. Делать это легко. Особенно, когда ты один в бескрайнем просторах моря, полного опасностей, где грозит гибель, где ты один в утлой дырявой мыльнице, беспомощный, как десять тысяч безруких младенцев.
«Какая истина, – горевал я, – может существовать в хаосе океана, где плохо без везения и помощи друзей. Как поверить в свои силы, если единственная и последняя опора медленно и верно идет на дно. Вах!»
В сердцах я плюнул и закрыл глаза. Такой вот я был злой.
Redormitio (вторичное засыпание) сразу овладело моим сознанием. Я увидел во второй раз очерченные темным небом пирамиды. Может, пирамиды Гизы или другие.
Из одной пирамиды уже знакомый голос ведущего всех кинопутешественников не спеша и добродушно пересказывал достоверные факты. О том, как Сыновья Бога покинули континент, который так и назывался Дом Сыновей Бога, увозя из храмов специальное оборудование и хитроумные инструменты. Когда Сыновья Бога были уже далеко, разыгралась трагедия, а кому и комедия. Один из черных магов случайно провел в тело энергию разрушающую материю, превращая её в другую форму энергии. А уж если этот процесс начинается, то идет, не останавливаясь, пока все окружающее не дематериализуется. В общем, через такую катавасию уничтожили целый континент известный как Атлантида. Когда процесс разрушения остановился, на землю обрушился бесконечный поток воды грязи и песка. Начался всемирный потоп. У Сыновей Бога имелось специальное оборудование на кораблях, удерживающее судно в равновесии, оно помогло пережить катастрофу и добраться до провинции. Там они понастроили пирамид, захоронив в них свои знания.
После этого заявления голос угадал мое присутствие и сделал паузу. Потом, откашлявшись, он сменил повествовательную интонацию и доверительно обратился мне:
– Твое Посвящение – это окончание долгого пути. Ты шел этим путем по земле. Твое духовное и интеллектуальное руководство находится в наших руках. Старайся быть, как можно более терпимым. Но ты, есть ты, и твой путь определит твою судьбу и будущее. Мы не можем вмешиваться в твою судьбу, но в вечном единении мы всегда будем вместе, и сила, идущая от нашего единения, всегда будет сопровождать тебя и помогать в самые тяжелые времена и ты… и ты…
Тут в помехах радиоволн голос пропал, потонул в треске и писке, в ворохе всевозможных звуков. Откуда-то издалека сквозь шумы доносились знакомые веселые аккорды. Неожиданно послышались звонкие голоса. Музыка заиграла так громко, что я открыл глаза.
Прямо передо мной на бирюзовых волнах покачивался белоснежный пароход. Люди на палубе лихо отплясывали твист под вопившего из репродуктора Чабби Чеккера, бывшего ощипывальщика кур из Филадельфии. От парохода к моей до краев залитой мыльнице спешила шлюпка.
Те, кого я встретил, оказались хорошими веселыми людьми, коими является большинство молодых искателей приключений. Привычное жизнерадостное веселье царило на их корабле, предлагавшее забыть о минувших неприятностях. Запасы влаги здесь были предостаточные, и каждый занимался чем хотел, никто и не подозревал о таившихся под боком опасностях. Мои робкие попытки поведать о них новые товарищи не приняли всерьёз. Капитан дружески похлопал меня по плечу, поздравляя с удачным спасением, и настойчиво посоветовал не забивать голову пустяками и ерундой. Он убедительно и громко, чтобы слышали все, сказал:
– Судно наше крепкое, ему не страшна буря, оно может поспорить с любым подводным течением. Команда бравая и не верит в сказки о людоедах и морских чудовищах. Такими бреднями можно запугать только малых детей да впечатлительных дамочек, а не морского волка. Не так страшен черт, как его рисуют. Йо-хо-х!
После такого объяснения я на своем не настаивал. Не в моих правилах переубеждать человека, если он в чем-то глубоко уверен, жизнь сама поправит сбившиеся набекрень мозги. Я лишь поинтересовался, каким курсом идёт корабле. На это капитан и вся команда ответили дружным хохотом. Не отягощенные лишними вопросами, они знай себе веселились, беспечно следуя направлению течений и ветров.
Через сутки я и сам без посторонней помощи беззаботно вкушал сочные радости жизни. Благо погода баловала теплом и солнечным небом, а когда надо крепким ветром. Лот мерил многофутовую глубину, мель не грозила кораблю. Работа требовалась несложная – следить да поправлять снасти, чистить палубу и каюты. Наш капитан владел умением вовремя пополнять запасы нужной влаги. Опустошая всё за день и ночь, утром мы находили полные бочки. Чудеса.
Когда я отправлялся в плавание, честно признаюсь, прихватил на всякий случай перья и бумагу и первые дни путешествия пробовал вести дневник. Каждый раз написанное выбрасывалось за борт, служило для раскуривания трубки или для более нужных естественных потребностей. Последовавшие передряги повытрясли из меня не только письменные принадлежности, но и всякую охоту ими заниматься. Переполнявшие прежде сознание образы трансформировались в мягкие перины неразгаданных ощущений грядущего. Укутанный и убаюканный ими я посапывал, зарывшись в сладкие грезы о будущем.
Не считая дней и ночей, я напивался, как конченый шикер (пьяница на идиш), и это ничуть не беспокоило меня. Невидимый людям корабль лепестком скользил по волнам, зыбко отражаясь в зеркале моря Бахуса. Мир, полный радости, кружил хороводом без обеда и выходных. И наш неунывающий капитан, словно уже нашел сокровища островов Григан и Кокос, неустанно лил вино в бездонную чашу. И будь на то наша воля, это продолжалось бы вечно, и никто никогда не вспомнил о пригоршне грязи из английской пословицы, которую за жизнь приходится съесть каждому.
Морской змей похожий на тех, что обычно изображали на средневековых гравюрах и картах, напал так внезапно, что мы не успели опомниться. В наступившей ночной мгле он вынырнул возле корабля с разинутой пастью и, изрыгнув ядовитое пламя, набросился с жадным рычанием, принявшись рвать и заглатывать все подряд.
Он быстро превращал корабль в кучу объедков. Спасая из каюты свой жезл, я запутался в свалившемся с фок-мачты большом лоскуте нижнего паруса, и упал, потеряв сознание.
Очнувшись в кромешной тьме, я чуть снова не впал в забытье от зловонного духа вокруг. Содрогнувшись от догадки, что это чрево змея, я готов был подохнуть от страха. Я блевал под себя, разрываясь на сотни тысяч грязных кусочков. Назвать это просто мучением, означало сказать, что я беззаботно купался в крем-брюле. У обутого в лучшие «испанские сапоги», и одетого в самое кружевное «санбенито» (одеяние для тех, кого решили колесовать и сжечь), измученного узника замка Каркассон, готового на рассвете принять последние суровые радости инквизиции, и то нашелся бы повод расслабиться и поковырять в носу, мечтая о спасении.
«Уж лучше бы мной отужинали туземцы, – с трудом думал я, – тогда бы хоть вертелся на солнышке, на свежем воздухе и вкусно благоухал жареным мясом и луковой подливкой».
Вместо этого я лежал заживо погребенный, вдали от жизни, как больше ненужное ей удобрение.
И что дальше? Волосы шевелились от предположений, хотелось выть от ужаса. Что я собственно и сделал. У-у-у! Принялся выть и орать благим матом, чтобы воплями и воем скрасить свой одинокий кошмар. У-у-у!
Ори, не ори, а надо было раньше прислушиваться к сердцу. Оно вернее пророчит беды, чем радости. Оно редко бывает обманщиком, хотя часто глупцом, За что потом и расплачиваешься, лежишь в брюхе морской змеи и канючишь. В общем, как ясно выразился один латинский автор : do poenas temeritatis meae, et-si quae fuit illa temeritas? Я наказан за свое безрассудство, а впрочем, в чем состояло это безрассудство?