День Гагарина
Шрифт:
Так вот, появляется Володя Суворов. Нарушение явное. Смотрю вниз на Главного. Он прекрасно видит, что нарушается им же введенный порядок, видит и мой недоумевающий взгляд и… отворачивается в сторону. Решай, мол, сам, понимать должен, что кино — это кино и что эти кадры — документ. И документ такой, которого потом не получишь. Володя затрещал своим «Конвасом», злорадно посмотрев в мою сторону: дескать, что, не вышло?
Минут пятнадцать Юрий провел в корабле. Как только он закончил, мы помогли ему выбраться наружу. Должен сказать, что он был намного румянее, чем до посадки в кабину. Жарковато, видимо, работать в скафандре
Посмотрев, как Гагарин, а потом и Титов двигались в скафандре, я решил, что, пожалуй, стоит прочувствовать это на себе. Тогда можно будет и помочь космонавту, если потребуется. Короче говоря, обратился я к Федору Анатольевичу:
— Федя! Знаешь, о чем я очень хотел тебя попросить? — взмолился я, налегая на «очень». — Мне нужно скафандр надеть и представить себя… космонавтом.
Договорились мы быстро. Правда, как на грех, у Федора Анатольевича с собой не было скафандров на росточек побольше, но это планы не нарушило.
Запершись в маленькой комнатке в конце коридора, подальше от случайных глаз, Федор Анатольевич с двумя своими помощниками' облачили меня в космические «доспехи» и «по технологии» провели весь цикл проверок. Правда, с тщательностью, как мне показалось, большей, нежели два дня назад. В ответ на мои просьбы сократить объем моих мучений они лишь ухмылялись: знай, мол, нашу технику, а то только придираться умеешь. Так и чувствовалось, что решили они отыграться на мне за все предыдущее, уж коли попался я в их руки.
Заставили меня и походить, и поприседать, и полностью загерметизироваться, надев перчатки и опустив забрало шлема. А потом подхватили меня под руки и потащили в соседнюю комнату, где стояло технологическое кресло, уложили в него, подключили к магистрали высокого давления. Скафандр стал раздуваться, уши заложило, а потом в них появилась боль… В общем, это были не очень-то приятные минуты. Но зато я прочувствовал, что такое скафандр.
Под руку с Федором Анатольевичем мы прошли в монтажный зал. Минут через десять, мокрый как мышь, я с непередаваемым удовольствием ощутил холодок свежего воздуха, когда меня вынули из этого космического одеяния. Правда, надо учесть, что все «упражнения» мне пришлось проводить без системы вентиляции.
Скафандр… Сейчас было бы несерьезно расписывать достоинства той конструкции. Техника и наука далеко шагнули за эти четверть века. Сейчас в скафандрах, конечно других, космонавты не внутри корабля, а в открытом космическом пространстве по нескольку часов работают, и не только мужчины — женщины. Но ведь то было впервые. Тогда один мой знакомый, достаточно скептически относящийся к сложностям космической техники, и то вынужден был признать: «Да, скафандр — это далеко не комбинезон!»
Понятно, что основным средством, защищающим космонавта от губительного воздействия космического пространства, является сама кабина корабля. Но как быть при повреждении кабины, при ее разгерметизации, или, скажем, при посадке на воду? В этих случаях скафандр способен сохранить жизнь и работоспособность космонавта. Собственно, скафандр — это как бы маленькая индивидуальная кабина, только сделанная из мягкого материала и подогнанная по фигуре.
Кстати, не только в аварийной ситуации он нужен. И в нормальном полете скафандр обеспечивает отличную вентиляцию, приятную для тела температуру, а при спуске, когда происходит катапультирование, — защиту от резкого перепада давления.
Комплексные испытания «Востока» заканчивались. Дальше по порядку подготовки предстояла заправка топливом тормозной двигательной установки и газом — баллонов системы ориентации. Потом в барокамере проверится герметичность всего корабля. После нее — стыковка с последней ступенью носителя. А сама ракета, к этому времени проверенная и испытанная с величайшей тщательностью, покоится на специальных ложементах.
10 апреля в 16 часов было назначено заседание Государственной комиссии. Предстояло обсудить результаты испытаний ракеты, корабля, готовность служб космодрома и, главное, решить: КТО ЖЕ ПЕРВЫЙ?
В небольшом зале верхнего этажа монтажного корпуса собралось все руководство: Государственная комиссия, испытатели, главные конструкторы, медики, ученые из институтов Академии наук, конструкторы. Столы составлены буквой «П». В середине Константин Николаевич Руднев — председатель Государственной комиссии, рядом Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович Королев. По одну сторону Валентин Петрович Глушко, Николай Алексеевич Пилюгин, Алексей Михайлович Исаев, Константин Давыдович Бушуев… Напротив них — Николай Петрович Каманин, начальник Центра Евгений Анатольевич Карпов, специалисты-медики Владимир Иванович Яздовский, Олег Георгиевич Газенко, космонавты.
В тот день, в ту минуту, поглощенный делами, вряд ли я предавался воспоминаниям о том, кем был для меня и моих сверстников знаменитый летчик Николай Петрович Каманин. А вот сейчас не могу не сказать об этом.
Когда он появился на нашем космическом горизонте и я увидел его, то сразу узнал, хотя встретился с ним впервые. Вспомнилось детство, 1934 год. «Челюскин». Весь мир тогда взволнованно следил за героями-летчиками, прорывавшимися к далекой льдине на выручку попавших в беду полярников. Я, двенадцатилетний парнишка, до самозабвения преданный авиации, мечтавший стать не меньше чем крупнейшим авиационным конструктором и мастеривший всевозможные модели самолетов, был полностью поглощен челюскинской эпопеей.
У ребят всегда есть любимые герои. Были они и у нас. Как мы любили в них перевоплощаться, представлять себя на их месте, совершать такие же подвиги. Короче, в играх детства я был Каманиным, а мой друг, соседский мальчишка, — Ляпидевским. Напротив нас, через дорогу, жили такие же, как мы, Молоков и Водопьянов. И мы тоже спасали челюскинцев…
Помню, с каким восторгом встречали мы на откосе железной дороги мчавшийся в Москву экспресс с челюскинцами, а потом до хрипоты спорили, кто кого углядел в окнах вагонов и на площадках тамбуров. Всем хотелось видеть и Отто Юльевича Шмидта, и героев-летчиков…
И вот теперь… Николай Петрович Каманин… Космос…
«Восток»… Первый полет в космос…
Поднимается Константин Николаевич Руднев. Умолкли негромкие разговоры, затихли кинооператоры.
«Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Слово о готовности ракеты-носителя и космического корабля «Восток» имеет Главный конструктор, академик Сергей Павлович Королев…»
Сергей Павлович Королев. Теперь известность его огромна, она — всемирного масштаба. Но написано о нем очень мало, во много раз меньше того, что заслужил он своими делами. В скупых газетных строках конца 50-х годов он назывался просто Главным конструктором — без имени и фамилии.