День гнева (Недобрый день)
Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Мальчику казалось, что он один во всем летнем мире, пронизанном жужжанием пчел.
Раскинув руки, он лежал навзничь на вершине утеса и вокруг него колыхался на ветру вереск. Неподалеку чернела прямая полоса срезанного дерна. Квадраты темно-бурого торфа, сложенные один на другой словно куски черного хлеба вдоль рва-шрама, сохли на солнце. Он работал с рассвета, и ров вышел уже длинный. Теперь же мотыга праздно покоилась, прислоненная к горке торфа, а мальчик дремал после полуденной трапезы. В одной руке, лежавшей среди стеблей вереска, был еще зажат кусок ячменной лепешки.
Что-то переменилось в тоне этих криков.
Мальчик открыл глаза, но не шевельнулся и стал прислушиваться. За новыми криками потревоженных маевок слышались теперь более низкие визгливо-раскатистые и тревожные мяуканья крупных чаек. Сам мальчик не двигался с места около получаса или даже больше, да и вообще птицы давно уже привыкли к нему. Он повернул голову и увидел, как из-за обрыва шагах в ста от него, словно снежный ком, поднимается стая трепещущих крыльев. За обрывом располагалась укрытая бухточка, узкий фьорд, стены которого круто обрывались вниз без намека на пляж. Там гнездились сотни морских птиц: кайры, длинноносые бакланы, маевки и среди них пара крупных соколов. Теперь он увидел и соколицу: с протяжными криками она металась взад-вперед посреди тучи чаек.
Мальчик сел. Отсюда он не мог видеть лодки в бухточке, да и какая лодка могла вызвать такой переполох в колониях птиц, чьи гнезда прятались высоко на обрыве. Орел? Никакого орла он не видел. В лучшем случае, подумал он, это может быть хищный орел, прилетевший охотиться за птенцами, но любой малости, что нарушила бы монотонность дневных трудов, можно было только порадоваться. Мальчик поднялся на ноги. Вспомнив, что в руке у него все еще кусок лепешки, он поднес его было ко рту, но тут увидел на нем жука и с отвращеньем швырнул его в сторону, а потом побежал к бухточке, над которой шумели птицы.
Добежав до самого обрыва, он осторожно заглянул вниз. С визгливыми криками взлетали все новые птицы. Буревестники со свистом взрезали воздух, прямо под ним поднимаясь со скалы в неловком парении, широко расставив лапы и выпрямив во всю длину тяжелые крылья. Крупные черноспинные чайки оглашали утес возмущенным мяуканьем. Уступы, обычно белые от рядами насиживающих свои гнезда маевок, теперь опустели — взрослые птицы с криком били крыльями воздух.
Мальчик лег на живот и подполз поближе к краю, чтобы заглянуть на скалу под собой. Птицы ныряли мимо огромного скального выступа, укрытого ковром тимьяна в пятнах белых цветов. Кустики руты колыхались на ветру, поднятом крыльями. Среди птичьего гвалта мальчик различил новый звук, крик, похожий на крик чайки, но в чем-то едва различимо от него отличный. Человеческий крик. Шел он откуда-то далеко снизу, с какого-то места, скрытого выступом скалы, но птицы там кружили гуще всего.
Он осторожно отполз от края обрыва и поднялся на ноги. У подножия утеса не было пляжа, и лодки в море не было, лишь мерно ударялись о камни морские волны. Скалолаз спустился вниз с утеса: была лишь одна причина, зачем он мог это сделать.
— Глупец, — пренебрежительно пробормотал мальчик. — Разве он не знает, что все птенцы уже вылупились и яиц там больше не осталось?
Почти неохотно он прошел вдоль обрыва утеса и, обогнув выступ скалы, увидел застрявшего под ним на уступе еще одного мальчика.
Мальчик был ему незнаком. Немногие семьи жили в этом затерянном и одиноком уголке острова, и все же сын Бруда не слишком ладил с сыновьями других рыбаков. Быть может, странно, но даже когда он был совсем мал, родители никогда не поощряли его игр с другими детьми. Теперь, когда ему минуло десять зим, когда он вырос и налился жилистой силы, он уже несколько лет помогал своему отцу в трудах, достойных мужчины. Давно прошли те времена, когда в редкие свободные дни он с радостью предавайся детским забавам. Впрочем, для детей рыбаков охота за яйцами никогда не была детской игрой, и даже повзрослев, он по весне спускался по этим самым скалам, чтобы собрать и принести матери свежеотложенные яйца. А позднее они с отцом, вооружившись сетями, спустятся туда, чтобы поймать молодых птиц, которых Сула ощиплет и высушит на зиму.
Поэтому он хорошо знал, как лучше спускаться по этим камням. Знал он и то, насколько они опасны; мысль о том, чтобы обременить себя человеком, настолько неловким, чтобы застрять на скале, да еще и теперь основательно напуганным, не обещала ничего приятного.
Мальчик его заметил, запрокинул лицо, замахал руками и выкрикнул что-то неразборчивое.
Скривившись, Мордред приложил рупором руки ко рту:
— В чем дело? Не можешь подняться?
Живая пантомима снизу. Казалось маловероятным, что скалолаз мог расслышать слова. Мордреда, но сам вопрос был вполне очевиден, а потому очевиден был и ответ. Он повредил ногу, иначе, как ясно дал он понять жестами, ему и во сне бы не привиделось звать на помощь.
На мальчика на вершине утеса эта бравада не произвела никакого впечатленья. Пожав плечами, что должно было означать скорее скуку, чем что-либо иное, сын рыбака начал спускаться по утесу.
Спуск был нелегким и в двух или трех местах — опасным, и потому Мордред не спешил. Наконец он приземлился на уступе рядом со скалолазом.
Мальчики внимательно изучали друг друга. Сын рыбака видел пред собою мальчика приблизительно одних с собой лет, с гривой ярких золотисто-рыжих волос и со светло-зелеными глазами. Лицо у него было чистое и румяное, а зубы здоровые. И хотя его одежда была испачкана и порвана камнями, пошита она была из доброй материи и окрашена в яркие и, по виду, дорогие цвета. На одном его запястье блестел медный браслет, ничуть не ярче его волос. Сидел он, положив ногу на ногу, и обеими руками крепко сжимал поврежденное колено. Колено, очевидно, причиняло ему немалую боль, но когда Мордред с презреньем рабочего человека к праздной знати поискал следы слез, то не увидел ничего.
— Ты повредил колено?
— Вывихнул. Я оскользнулся.
— Нога сломана?
— Не думаю, наверное, я просто что-то растянул. Болит, если я пытаюсь на нее опереться. Должен сказать, я рад тебя видеть! Я торчу тут уже целую вечность. Даже не думал, что кто-нибудь окажется поблизости и меня услышит, особенно за гамом, какой подняли птицы.
— Я тебя и не слышал. Я увидел чаек.
— Что ж, благодаренье богам. А ты, похоже, недурной скалолаз.
— Просто я знаю эти скалы. Я живу неподалеку. Ладно, придется тебе попробовать подняться. Вставай, давай посмотрим, что у тебя получится. Ты вообще ногу-то опустить на землю можешь?
Рыжий мальчик помедлил, вид у него был слегка удивленный, словно тон незнакомца был ему в диковинку.
— Могу попытаться, — только и сказал он. — Я уже пытался раньше, но у меня только закружилась голова. Я не… Сдается, кое-какие из этих мест и вправду худые, а? Может, тебе лучше пойти за помощью? Попросишь мужчин захватить веревку?
— Здесь на мили вокруг никого нет, — нетерпеливо отозвался Мордред. — Мой отец ушел на лодке в море. Дома только мать, а от нее здесь пользы никакой. Но веревку я могу найти. У меня есть одна наверху. С ней мы как-нибудь управимся.