День империи
Шрифт:
Операция была почти завершена, но тут сынишка ганстера зачем-то потянулся за своим пистолетом. Он был довольно быстрым, но Виктор всё же оказался куда быстрее. Один-единственный выстрел и наследник мафиозной империи был мёртв. Бенито даже не вздрогнул. Он просто, сжав зубы, посмотрел сначала на своего сына, а затем на того кто так неожиданно оборвал его жизнь. Он даже не сказал ни слова. Всё читалось в его глазах. С этой самой секунды он объявил Виктора своим личным врагом.
Бенито пробыл в тюрьме чуть больше месяца. Дорогие адвокаты и продажные следователи сделали всё, чтобы развалить даже такое стопроцентно выигрышное дело. Когда он вышел, то первым же делом набрал номер Виктора и сказал всего два слова "Я иду". И напрасно Виктор тогда пытался опередить наёмных убийц,
Он и сам уже отчётливо не помнил, что делал дальше. Сплошной автоматизм человека обученного убивать. Два пистолета... машина... короткий путь по ночному городу... особняк Бенито... сам ганстер на крыльце своего дома... стрельба сразу из двух стволов, пока не закончилить патроны... затем изрешечённое тело убийцы его семьи... вой полицейских сирен... наручники... полное безразличие и отрешение... тюрьма... допросы... суд...
Учитывая все обстоятельства, Виктор получил шесть лет, которые он должен был провести в обществе тех с кем так всегда беспощадно боролся. Вышел он чуть раньше. Но вышел уже совершенно другим человеком. Общество, которое он защищал, когда оказалось нужно, не смогло защитить его близких. Он его презирал. Он без сожаления порвал все свои связи с прежним миром. Человек без цели и без будущего. Изгой и бродяга. Все многочисленные родственники теперь уже окончательно отвернулись от него. Жизнь пошла наперекося, но это уже так мало его беспокоило. Виктор больше не загадывал ничего наперёд. Он жил так как будто каждый его день был последним. Просто плыл по течению. Он был похож на корабль, который навсегда отчалил от одного берега и так и не смог причалить к другому. Просто НИКОМУ не нужный и САМЫЙ одинокий человек во всём свете...
Громкий скрежет отпираемой двери неожиданно прервал его мысли. В проёме показалась фигура надзирателя со связкой ключей в правой руке. Он внимательно посмотрев на заключённого, а затем едва заметно кивнул головой.
– К тебе посетитель.
– Ясно,- Виктор неохотно поднялся со скамейки и направился к выходу,- Кому это врдуг я ещё понадобился?
В комнате для свиданий он наконец увидел знакомое лицо. Так оно и есть - Вульф Морган, его родной дядя. В детстве, когда ещё были живы родители, он часто бывал у них дома. Сейчас он остался наверное единственным человеком из всей многочисленной родни кто по прежнему ещё не забывал Виктора и время от времени даже предпринимал безуспешные попытки вернуть племянника в его прежний человеческий мир. Он не промолвил ни слова. Даже когда Виктор уселся напротив его, он по-прежнему продолжал просто с грустью смотреть на него и молчать.
– Это всё ради чего вы сюда приехали? Просто увидеть меня и помолчать?
– Мне больно смотреть на тебя, Виктор. Что же это ты сам с собой делаешь?
– Меньше всего на свете, дядя, мне сейчас нужны ваши наставления.
– Да ты просто дурак!- Вульф внимательно посмотрел на племянника. Взгляд его резко стал чужим и холодным, а губы сжались в яростной, но бессильной злобе,- За многократное нарушение закона тебе грозит до четырёх лет тюрьмы. Неужели, даже это не заставит тебя одуматься?..
– Вот оно что,- Виктор удивлённо посмотрел на дядю, а затем вдруг даже едва заметно усмехнулся,- Говоришь, четыре года? Знаешь, когда я работал в полиции, мы брали ганстеров, которые целыми грузовиками ввозили в город наркотики и убивали десятки и сотни людей. Что интересно - мало кто из них проводил в тюряге больше чем два месяца. А тут смотри-ка - четыре года за гонки на тотализаторе.
– Ты прав, Виктор. Мы все живём в дерьмовом и несправедливом мире,- Вульф медленно поднялся со стула и, подойдя к небольшому квадратному окну, с грустью посмотрел вниз на улицы ночного Центраполиса,- Нас окружают продажные политики и судьи, бандиты прибравшие с потрохами весь город, молодёжные группировки (целое потерянное поколение) которые от нечего делать, бьют витрины, сжигают машины и избивают случайных прохожих. А кроме всего этого ещё и всякие психи, извращенцы, террористы и торговцы детской порнографией. Ну и что с того! Всем нам приходится жить среди этих отбросов и ходить по улицам этого загнивающего города. А что мне ещё остаётся? Я ведь уже всё равно ничего не смогу изменить. Но зато я могу посвятить свою жизнь своим родным и близким, чтобы хоть немного уберечь их от всего этого хаоса и беззакония.
– Вот в этом как раз и есть наше главное различие, дадя. У вас есть близкие, ради которых стоит жить, а у меня - нет.
– Но ведь ещё совсем не поздно. Тебе ещё нет и тридцати пяти. Ты ещё можешь создать свою семью и снова быть счастлив.
– Уже поздно,- Виктор вдруг закрыл лицо руками, чтобы дядя не мог видеть его мокрые от слёз глаза,- Все кто был мне когда-то дорог, все они... умирали. Я больше никому не хочу такой судьбы. Я наверное приношу несчастье. Пускай, если кому-то и суждено страдать, то только одному мне.
– Не говори больше так,- несколько секунд дядя просто, не отрываясь, смотрел на своего племянника, а затем продолжил тихим и немного дрожащим голосом,- Ты не должен сдаваться. Я не хочу, чтобы ты закончил свои дни где нибудь с ножом в животе, под дверью какого нибудь грязного притона или на обочине дроги, с переломанными костями, в обнимку со своим искорёженным спидбайком. Я попытаюсь что нибудь для тебя сделать. У меня ещё есть кое какие связи в полиции. Я спасал тебя слишком часто и ничего страшного не случиться если попытаюсь помочь и на этот раз. Мы ведь с тобой одна семья. Может тебе сократят срок или даже вообще снимут обвинения. Но только обещай мне, что на этот раз уж точьно завяжешь со всем этим дерьмом.
– Извини, Вульф, но я не буду обещать тебе то, что потом врят ли смогу исполнить. Если поможешь - спасибо. Если нет, может быть это даже и к лучшему. Таких как я наверное и вправду нужно держать подальше от общества. В любом случае, извини, что я был таким непутёвым племянником и за то, что так долго позорил всё наше семейство Морган.
Если моя цель в разговоре - лишь изо всех сил стараться убедить вас в своей правоте, а ваша - при любых обстоятельствах остаться при своём мнении, то имеется ли вообще хоть какой-то смысл во всём этом нашем споре?
Раджиган Кук - первый президент
Объединённой Земной Федерации.
Солнечная Система. Планета Земля. Дворец Правительства Федерации в центре Центраполиса.
Минутная стрелка на старинных настенных часах, лениво отметив последнюю минуту, остановилась на двенадцати, и механизм отозвался ей в ответ своим привычным тихим боем. Настал полдень. Министр пропаганды, сенатор Дольфганг Самерсет отложил в сторону стопку прочитанных бумаг и откинулся на спинку кресла. Пять минут. В его распоряжении было целых пять минут отдыха, после чего можно снова приступать к своей каждодневной работе. Взгляд мельком пробежал по белоснежному потолку и уже остановился на вращающейся болванке бутафорского "вечного двигателя", когда словно назло ему на столе рядом зазвенел телефон. Похоронив мысленно свой короткий отдых, сенатор поднял трубку и приложил её к уху. На другом конце провода послышался голос его секретарши:
– Мистер Самерсет, к вам здесь один важный посетитель. Говорит ему назначено. Его имя Жей О'Жей.
– Ах да, конечно. Скажи, что я приму его через несколько секунд.
Возникшее за миг до этого раздражение внезапно улетучилось. Таких посетителей далеко не каждый день можно было встретить в Правительственном Дворце.
Жей О'Жей - это имя стало по-своему легендарным в последнее время. Проповедник какой-то новой религии, выдающийся оратор, философ и к тому же непревзойденный дирижёр толпы. Многие ему искренне верили, другие считали сумасшедшим, а для третьих он был просто хитрым дельцом, зарабатывающим немалые деньги в борьбе за человеческие души. Лично сам сенатор видел в нём лишь своего конкурента. Чертовски крепкого, кстати, конкурента с железной волей и неимоверно растущей популярностью. Теперь они наконец-то встретятся. Два человека и две самых ярких противоположности этого больного, загнивающего мира.