День коронации (сборник)
Шрифт:
– Нет, – сказал он.
И снова уткнулся в клавиши.
– Нет – значит «да»?
– I gave you a positive answer. Так понятно? Кстати, всегда хотел узнать – как вообще живется с этой штукой в голове?
– Хорошо, – сказал Ник. – Когда привыкнешь, очень удобно. Только она не внутри головы. Это же два крошечных чипа.
– Говорят, когда бармалеи ловят такого, как вы, они ему кидают на оба чипа двести двадцать вольт. Получается очень весело. Ну, для бармалеев. Правда или врут?
Ник совсем не ожидал, что будет так обидно.
«Вот же морда ты кагэбэшная, –
– Вы меня с кем-то путаете, – сказал он сухо. – Я репортер. Штатный сотрудник GINN, приехал менять Бориса Саленко – думаю, вам знакомо это имя…
Пограничник даже ухом не повел.
– …и сегодня вечером у меня встреча с господином Серебровым.
– С государем, – поправил его пограничник.
– Он еще не будет царем на тот момент, – заартачился Ник.
– Теперь вы меня с кем-то путаете. – Пограничник сгреб документы со стойки и начал по одному выкладывать перед Ником. – Я же не следователь и не пытаюсь вас подловить. Роман Валерьевич Серебров – наш государь Роман Первый, мы так решили. Всей страной. А вы не нервничайте. Чего вы такой дерганый? Страшно? Это пройдет.
– Неуютно, – признался Ник. – Я еще никогда не видел настолько пустынного аэропорта.
– А, понимаю вас. Ну, так международная зона. Во внутренних терминалах все как обычно, не протолкнешься, а тут… Сегодня прилетел один рейс, и вы единственный пассажир.
Ник убрал документы в карман.
– Добро пожаловать в Российскую империю, – сказал пограничник. – Всего наилучшего.
Ник стоял и глядел на него. До чего унылый тип. Но ведь именно тип, типаж, один из многих. Один из миллионов.
Скудоумный и жалкий, явно с детства недокормленный, приученный унижаться, а теперь унижающий других, – вот ты каков, первый русский, которого я встретил на «исторической родине». А вдруг вы тут все такие? Не дай бог. Я с ума сойду от сочувствия к вам, несчастным, а мне работать надо. Всего два дня, но работать.
– Проходим, молодой человек, проходим.
– А вчера не было ни одного рейса? – спросил Ник.
– А почему вы спрашиваете? Это интервью? Запись идет?
– Чистое любопытство, уверяю вас. Я ничего не пишу, сказал уже. Я обязан предупредить человека, когда при разговоре с ним включаю запись, это определено международной конвенцией, и если будут жалобы, у меня отнимут лицензию.
– Ну, да, шпионская аппаратура, дело серьезное, – пограничник кивнул с таким деланым пониманием, что Нику тошно стало. – Вы с ней поосторожнее в городе. Остались сутки до коронации, люди немного возбуждены. А вы же не хотите встретить самый интересный день за всю историю человечества лежа в травматологии?.. Ну, ладно, не за всю историю, но от Вознесения Христова – точно.
«Да ты философ, – подумал Ник. – Правда, философия у тебя висельная. Чем может быть интересен день, когда начнется война, которую вы сами накликали себе на головы? Ах, конечно, тем, что она вдруг не начнется. Верьте. Блаженны верующие».
– Желающих приехать… сами понимаете, негусто. Боятся. Кому охота, чтобы тебя свои же разбомбили. А все, кто хотел уехать, давно сделали это. Основной поток был весной. Окончательно иссяк на прошлой неделе.
– Все, кто хотел… А кто хотел, но не мог?
– А кто не мог, тому помогли. – Пограничник равнодушно пожал плечами. – За государственный счет.
– Вы сами-то в это верите? – спросил Ник.
– В каком смысле? – удивился пограничник. – Вы с Луны свалились, юноша? Миллион беженцев, Европа на ушах стоит. Всем, изъявившим желание предать Родину, благодарная Россия предоставила билет в один конец. У нас здесь этих бесплатников не было, самолетом только за свой счет, но на вокзалах ад кромешный творился. Чемодан – вокзал – Берлин… Ну-с, проходим, молодой человек, проходим.
– Получается, не всей страной решили, верно? – Ник сам не мог понять, что его вдруг так заело. Кажется, он просто хотел расшевелить этого горе-патриота на зарплате, притворившегося сонным, потому что на большее не хватает актерских способностей.
– Девяносто процентов – мало вам? Давно у вас в Америке девяносто процентов голосовало хоть за что-нибудь?
– Вы же сами знаете, что референдум нелегитимен, прошел с нарушениями и не признан мировым сообществом.
– Да нам пофиг, – сказал пограничник, глядя в сторону. – А вот тоже вопрос: почему у вас красная лампочка не загорается, когда вы пишете?
– Где? – удивился Ник.
– На слово «где» есть хорошая рифма. – пограничник медленно поднялся из-за стойки. – Откуда я знаю где. Но, по идее, должна быть красная лампочка. Может быть, в глазу?
– Да не пишу я! Просто хотел знать ваше мнение.
– Мнение такое, молодой человек, – проходим, не задерживаем.
– Кого? Тут никого нет.
– Меня. Я закрываю границу Российской империи на обеденный перерыв.
Ник ждал, что пограничник хотя бы глазами усмехнется своей шутке, но тот был как каменный. Даже, скорее, деревянный. «Ivan the Fool, an Iron Man with a wooden head», как говаривала мама. Может, они тут не видят ничего странного в закрытии границы аж целой империи на обед.
Ник закинул рюкзак на плечо.
– А ведь вы правы, – сказал он миролюбиво. – С лампочкой было бы лучше и проще. Наверное, можно поставить светодиод на ошейник. Не знаю, почему так не сделали. Но все равно его будет плохо видно. Это у меня еще волосы короткие…
– Идите уже, вас люди ждут, – процедил сквозь зубы пограничник и мотнул головой в сторону дверей.
Ник удивленно поднял брови.
– Вы имеете в виду полицию?
Пограничник тяжело вздохнул и ссутулился, будто из него выпустили лишний воздух. Сунул руку под стойку и чем-то там щелкнул. Ник вдруг почувствовал себя беззащитным, почти жертвой. Это было непривычно и волнующе, даже на миг закружилась голова. На всякий случай он включил-таки запись и порадовался, что у него при этом не загорается красная лампочка в глазу.