День коронации (сборник)
Шрифт:
Бориса это скорее устраивало. Хорошо быть уникальным.
Вскоре он заговорил с московским акцентом, да так чисто, словно тут родился. Много ездил по России и действительно пару раз удостоился тумаков от нетрезвых патриотов, – так, слегка, для профилактики, чтобы знал, сволочь, как провинция любит зажравшихся москвичей, выпивших из страны все соки. Трудно работать в кадре с битой мордой, но сам факт того, что его принимают за русского, да еще и жителя столицы, привел Бориса в восторг. Он даже женился на радостях.
Лет десять ему жилось в России прекрасно. Он был звездой, жена совсем не мешала работать, и дети красивые получились.
Конечно, даром это Борису не прошло. Его считали больным русофилом, говорили, что продался, за ним по всему интернету бегала персональная бригада хейтеров на зарплате и дивизия бесплатных психов. А он знай гнул свое – и создавал потихоньку очень теплый и добрый позитивный образ России и русских страны для всего мира.
Но потом в России плавно и почти незаметно для непосвященных сменилась правящая элита. Пришли те, кого тут давно ждали, – патриоты-технократы, которых потихоньку выпестовал хитрый Путин. Оказались эти ребята весьма зубастыми, расчищали под себя поляну жестко, с шумными расправами и показательными судилищами народу на потеху. Какого-то явного экономического чуда страна не дождалась, но давно обещанный технологический рывок пошел сразу по всем направлениям, качество жизни повысилось за считаные годы.
Постепенно нарисовалось и лицо этой когорты – все больше внимания оттягивал на себя отставной полковник Серебров, умница и симпатяга, вынырнувший откуда-то из недр военно-промышленного комплекса, с парой боевых наград и дипломом Академии госуправления. Он умел хорошо говорить и нравиться людям. Саленко сразу его засек наметанным глазом – и сказал, что этот ушлый дядька снял погоны неспроста. Сейчас его будут продвигать, нынешний президент фигура техническая и промежуточная, а вот лет через семь-восемь вы сами выберете Сереброва – и очень надолго. Правда, он изрядный монархист, но это у военных, что действующих, что бывших, стандартный закидон, а в остальном, как говорится, был бы человек хороший.
Кто ж знал, что Сереброва продвигать будут конкретно в цари.
И персональные убеждения Сереброва вовсе ничего не значат.
То есть для Бориса Саленко это оказалось полное откровение.
Попади Саленко в Россию пораньше, он бы знал, насколько модной тут была в начале 2000-х для узкого круга посвященных тема формирования новой аристократии и «владетельных родов», как опоры страны на отдаленную перспективу, ну и, собственно, института монархии ради «замыкания пирамиды власти». Монархия планировалась конституционная и выборная, без наследования, такой, короче, развитой цезаризм. Или бонапартизм, это уж как получится.
Году примерно к 2010-му тема заглохла, ее просто решили дальше не форсировать, чтобы она не утекла в популярные СМИ, где сидят безмозглые по определению выпускники журфака МГУ. Эти как напишут: «Олигархи решили дать стране царя!» – и здравствуй, дубина народной войны. Увы, стараниями одной конкретной творческой личности при слове «царь» народ представляет себе ее конкретное лицо. Так можно запороть любую идею. Как запороли уже последовательно коммунизм, демократию, либерализм, игру в бадминтон и далее везде.
Идея пустила глубокие корни и, когда настало ее время, полезла наружу, зелененькая, свеженькая и веселенькая. Саленко занервничал. Он был уже репортером до мозга костей, то есть человеком, натасканным на объективность и на безоценочное освещение событий, но в частном порядке его от слова «царь» просто трясло. Борис долго не мог понять, чем так страшна русская монархия, пока не родил формулировку: «Это плохо кончится». Она все объясняла.
Друзья и коллеги восприняли его фобию с пониманием, говоря себе и другим: «Боря все-таки не отсюда, трудно ему, пожалеем мужика». Они сами относились к монархии, даже самой конституционной и выборной, очень по-разному.
Потом объявили о строительстве «Щита», и фобия перешла в манию, а сам Саленко ушел в оппозицию.
Москва встретила его метаморфозу с равнодушием почти оскорбительным. Неофициально Борису шепнули, что он такой тоже стране полезен, а то уж больно у нас все единогласно. Зато его чуть не выгнали из GINN, потому что с безоценочностью и объективностью в сюжетах московского корреспондента вдруг стало как-то плохо. Он с трудом взял себя в руки.
Начались личные проблемы: трудно общаться с людьми, которые в упор не видят, как их власть толкает страну к войне с цивилизованным миром.
Ну и людям трудно общаться с человеком, из которого вдруг посыпались обороты вроде «цивилизованный мир», чего за ним десять лет не замечали.
Кончилось все действительно плохо, но пока еще только для самого Саленко.
Может, завтра станет плохо сразу всем, но это – завтра.
А сейчас Ник украдкой поглядывал на Бориса и думал, как бы подловить момент, когда будет уместно спросить – почему он все еще здесь. Жена выставила его за дверь года два назад; сыновья, как Ник понял по некоторым обмолвкам, предпочитали гордиться папой на расстоянии – они и раньше-то видели своего звездного родителя не каждый день. Зачем Борис так отчаянно цепляется за Москву, в которой он теперь чужой?
Наверное, это что-то очень личное.
До въезда в город осталось всего ничего, но поток уплотнился и сильно замедлился. За окном тянулись вереницей торговые центры, позади них жилые кварталы. Всюду сновал транспорт, ходили люди, и трудно было поверить, что завтра война.
«Хвост» держался в паре машин позади. Ник украдкой рассмотрел его. Примерно так он представлял себе автомобиль ФСБ, если бы не одно но. Это был вылитый автомобиль ФБР. Марка, цвет, модель, ну все. Издеваются они, что ли.
– Миш! – позвал Саленко, глядя в окно. – А у нас совсем ничего не осталось?
– Увы.
– Это потому что кто-то пожадничал.
– Это потому что кто-то слишком много пьет!
Саленко выразительно шмыгнул носом.
– Слушай, насчет Лены… – сказал Миша. – Прости. Кажется, это было лишнее.
– Да нормально. Я не обиделся, – буркнул Саленко. – Вы, конечно, старались. Вам бы только уязвить человека. Вы меня ненавидите за национальность – за то, что я американец! – но у вас руки коротки сладить со мной.