День космонавтики
Шрифт:
Annotation
Он снова в детстве. И вроде, всё вокруг знакомо: и биография московского школьника, и молодые родители, знакомый город вокруг… То, по чему он тосковал, глотая в одиночку коньяк на каждое 12-е апреля, поминая несбывшиеся мечты.
И что же? Всё сбылось, сойдя каким-то чудом с плёнок любимых с детства «Москвы-Кассиопеи» и «Гостьи из будущего» — или это ностальгическая тоска сыграла с его сознанием злую шутку, выдавая за реальность изрядно поблёкшие воспоминания золотой юности? Тогда ведь и мороженое было не в пример вкуснее, и весенняя трава — зеленее, а уж одноклассницы-то все до одной чистейшие образцы чистейшей прелести…
Впрочем, к чему гадать, если есть шанс проверить? В покинутом им мире человечество собралось, было, шагнуть в Большой Космос, даже занесло для этого шага ногу — но вдруг словно передумало, свернуло на кривую тропку.
А как оно обернётся здесь? Не так уж долго нужно подождать, чтобы многое стало ясно.
Или... это, и правда, мир его сбывшейся детской мечты — его мечты?
Этот большой мир — 1. "День космонавтики".
Эпиграф
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Четыре дня в апреле.
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
ЧАСТЬ ВТОРАЯ . Ступенька в небо.
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ . Звездопад, звездопад…
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X — 1
Х — 2
Х — 3
Nota bene
notes
1
2
3
4
5
Этот большой мир — 1. "День космонавтики".
Эпиграф
«…на свете нет ничего лучше,
чем знать в молодости то,
что осознано в зрелые годы.
Разумеется, это невозможно.
Но, скажу тебе откровенно:
думаю, ты родился не в свое время...» Роберт Хайнлайн. «Тоннель в небо».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Четыре дня в апреле.
I
— Бритти, что ты там откопала?
Собака подняла голову и нашла глазами хозяина — мол, чего надо, грызу себе, и грызу, имею право! В пасти у неё, и правда, был зажат немаленький сук — весь почерневший от влаги. А каким ещё быть, ежели его только-что извлекли из-под груды снега — слежавшегося, осевшего по-весеннему, покрытого сверху коркой неопрятного чёрного налёта? Да, апрель в этом году поздний, как и предупреждали метеорологи — на дворе уже двенадцатое число, а лужайки возле Дома Пионеров на Ленинских до сих пор кое-где покрыты снегом…
Почему «на Ленинских»? А я так привык. Конечно,в разговоре с другими людьми, особенно теми, кто не слишком мне знаком, я говорю на современный манер — но и то приходится иногда повторяться. Вот и Дворец Пионеров таковым для меня навсегда и останется — хотя сейчас он носит другое название, какое-то там ГБПОУ «Воробьёвы горы». Ещё бы знать, как это расшифровывается…
Бритти, сообразив, что никто покушаться на её добычу не намерен, прижала сук лапой к снегу и принялась увлечённо отдирать от него полосы раскисшей от сырости коры. Вообще-то, зря я её дёргаю: собакен в свой неполный год исключительно вменяемый, а уж доброжелательностью не уступит Деду Морозу на новогоднюю ночь. Снегурочке, пожалуй, с учётом половой принадлежности.
К тому же сейчас середина дня, четырнадцать ноль-ноль, и детей на аллее, ведущей от монумента Мальчишу-Кибальчишу к главному входу во дворец практически нет — как нет и их родителей, вполне способных домотаться на тему «Тут дети гуляют, а у вас собака без намордника!..» Как будто при первом же взгляде на эту лохматую, вечно улыбающуюся морду не ясно, что самое худшее, что она может сделать что ребёнку, что взрослому — это облизать с ног до головы.
Да, золотистые ретриверы, или, как их ещё называют, голдены — они такие…
В общем, мир вокруг меня... не то, чтобы прекрасен, но вполне себе приемлем. Голубенькое ситцевое небо, испятнанное облаками, плюс семь по Цельсию — достаточно комфортно для середины апреля. Лёгкий ветерок, дующий со стороны реки, неожиданно тёплый и практически не насыщен влагой…
А вот мне невесело. Не отзывается весна в душе — впрочем, это так всегда бывает со мной на двенадцатое апреля. Я и собаку-то из-за этого с собой взял — думал, поскачет рядом, когда я присяду, как делаю это каждый год, на одну из скамеек аллеи, ткнётся мокрым носом — «чего это ты раскис, хозяин, пойдём, лучше палочку покидаешь!» Тогда я, натурально, потреплю ладонью лохматую башку и постараюсь отогнать прочь неизбежные депрессивные мысли, те, что одолевают меня в этот день с завидной регулярностью уже который год подряд.
Да, праздник, конечно. Для кого как, а для меня — самый горький в году. День несбывшихся детских надежд и юношеских мечтаний, день, когда я всегда вспоминаю себя четырнадцатилетнего, срастрёпанными волосами, в расстёгнутой по-весеннему куртке, в окружении стайки таких же как я, весёлых, беззаботных мальчишек и девчонок. Мы торопимся к парадному крыльцу Дворца от эскалаторной галереи — там всегда собирались за четверть часа до начала занятий и дожидались друг друга — чтобы потом бежать ко Дворцу наперегонки, размахивая сумками и портфелями. Это было… мама дорогая, сорок пять лет назад! Всё это время эскалаторная галерея сначала стояла пустыми бетонными коробками, изображая гигантскую никому не нужную лестницу, а потом и вовсе развалилась, превратившись в неопрятные, исписанные граффити руины. Но сейчас она снова жива — восстановили, запустили, работает! Что ж, и на том спасибо…
А вот аллея за эти годы почти не изменилась. Сейчас она, как и было сказано, пуста — и это вполне соответствует моим планам. Оглядываюсь по сторонам ещё раз — несколько воровато, поскольку намереваюсь злостно нарушать. Вытаскиваю из кармана маленькую плоскую фляжку, пристраиваю рядом с собой на скамейке. Достаю из кармана завёрнутый в полиэтилен кусочек шпика и горбушку бородинского. Эх, ведь собирался порезать, когда уходил из дома, да забыл… Ничего, не беда — на свет появляется складной нож, и вот я уже пластаю розовое, с мясными прожилками сальце на куске полиэтилена, пристроенном рядом с фляжкой. Не самая изысканная закуска к армянскому коньяку — но такова традиция. Скорее, если честно, привычка, причём дурная — но тут уж ничего не поделаешь. Да и незачем.