День матери
Шрифт:
– Давай сейчас уйдем с уроков.
Он удивленно оглядывает меня этим своим взглядом – якобы внимательным, выпучив глаза, – и кивает.
Но расспросить его сразу не получается. Приходится терпеливо ждать, когда он купит себе пиво в ларьке. И прямо с пивом в одной руке, с сумкой в другой и с сигаретой за ухом идет быстрым шагом вперед по линии. Я плетусь следом, едва ли не подпрыгиваю от нехороших предчувствий, а еще – от того, что идет он и вправду быстро.
Ваня идет и осматривает дома, заглядывает в окна проезжающих
– Ты знаешь, Юра у нас работает, да? – начинает он.
Мне хочется остановиться, остановить его, посмотреть ему в лицо, но у меня не получается это сделать, и мы идем.
– То есть он сам не торгует, а как это самое… в общем, если кто-то не хочет платить, то Юра и еще там чуваки, они приходят за деньгами.
Он наконец-то останавливается перед светофором, и я могу заглянуть ему в глаза. Но лицо у Вани очень спокойное, счастливое – как обычно; он даже не хмурится. И это на самом деле меня пугает.
– И вот тогда они э… не рассчитали просто. Юра и еще два чувака. И тот чувак, который не платил, он, короче, это. У него переломы там какие-то. Он это…
– Господи, да что?!
Загорается зеленый, и Ваня переходит дорогу, а я остаюсь стоять на месте. Потом догоняю его.
– Так что?!
– Да что ты заладил, «что» да «что»?! Помер он, ясно?!
Потом мы идем молча. Я не выдерживаю первым:
– И что теперь?
– Да там, короче. У меня же отчим подполковник МВД… надо как-то это, ну отмазать Юру, что ли.
– Как отмазать?
– Ну смотри, там либо колония, либо дурка, если что-то там такое придумать, что он не в себе был. Ну обойдется все, короче. Отчим сказал – отмажем.
– А можно его увидеть?
– Не-а, щас нельзя.
Он останавливается. Смотрит на меня сердито:
– Да и тебе-то что до этого?
Я не знаю, что ему на это ответить.
Тима 1996
– Мам, пока, я в университет! Закрой дверь.
Мама меня не слушает. Захожу в ее мастерскую, она сидит на своем маленьком стульчике и курит.
– Я пошел, говорю.
– Тима, сынок, батюшка просил котлет сегодня сделать, знаешь, этих, из курицы, как их там. Ты зайди, купи.
– Мама, а отец Борис не говорил, может, он жилье какое-нибудь себе подыщет?
Она не понимает меня, я машу ей рукой и ухожу. Закрываю сам; на внешний замок – тоже, чтобы она не смогла открыть.
Захожу
– Я пришел снять деньги со своей карточки! – жизнерадостно говорит он. Мое лицо всегда располагает к общению, ничего не могу с этим поделать. И дедушка начинает:
– У тебя есть девушка?
Я неопределенно мычу, но он меня не слушает, ему главное – все сказать самому.
– А вот у меня есть, Наташка. Я ее бойфренд. Мне-то самому шестьдесят, а вот моей Наташке – пятьдесят пять. Во-оот. Разница в возрасте пять лет, такие дела. В наше жестокое время пять лет – большая разница, я прямо спать не могу, опасаюсь, как бы Наташка не ушла к другому хахалю, помоложе.
Моя очередь уже прошла, но дедушка вцепился в мой рукав. Сижу и слушаю.
– И потому я решил действовать незамедлительно. Сейчас сниму деньги и увезу Наташку в Рим, город любви! Там сейчас благодать, туристов нет, не сезон ведь!
Он откидывается на диванчике, как будто он уже в Риме или, как минимум, сидит в кресле самолета, летящего в Италию. Потом он принимается выворачивать карманы, и кладет мне на колени какие-то бумажки, использованные носовые платки, чьи-то визитки.
– Блин! А карту свою банковскую я того, потерял!
На нас косится охрана. Дедушка улыбается, очень хитро и счастливо.
– Но это не беда! Я – оптимист, мой стакан всегда наполовину, но полон! Не зря же я сюда пришел, раз такое дело и карту я потерял, я ее щас как возьму, как заблокирую!
Он радостно поднимается, и встает в конец очереди.
Я выхожу на улицу, смотрю на небо. Светит солнце, я улыбаюсь.
Я захожу в приход, где служит отец Борис. Здороваюсь с бабушкой, сидящей за прилавком, и хочу уже пройти в подсобное помещение, но она просит меня посидеть пару минут за нее. Церковь уже скоро закрывается. Киваю, да, да, конечно. В церкви никого нет.
Перед витриной стоит девочка в темной куртке, на голове у нее смешно повязана арафатка, ну да, в церковь женщинам нельзя без головного убора, но арафатка все равно смотрится несколько дико.
– Я хочу узнать насчет одной иконы, – говорит она.
Я уже открываю рот, чтобы сказать, что не работаю тут, но мне не хватает смелости – она же уверена, что я тут работаю, – и я встаю из-за прилавка и иду за ней вглубь церкви.
Мы останавливаемся перед иконой. Икона старая, потемневшая. На ней изображена Богородица с Младенцем на руках, оба спокойно смотрят на нас добрыми темными глазами.
– Откуда эта икона? И еще – сколько ей лет? – спрашивает меня девушка.
Я что-то мычу. Ничего я об этой иконе не знаю.