День не задался
Шрифт:
— Па-ша, — послышался хрип.
Повернулся, Люда приоткрыла щелочку одного глаза. Второй не открывается, заплыл.
— Что… детьми…
— Все в порядке, — и целую ей руку.
Тут Николай Нилович начинает меня выпроваживать из палаты: "Все, молодой человек! Все!!! Ей нельзя много разговаривать!" Вошла медсестра и протерла губы Людмилы.
— Пи-ить…
Бурденко буквально вытолкал меня в коридор. Я подошел к высокому окну и посмотрел во двор. Там прогуливались выздоравливающие в одинаковых коричневых халатах. На дворе лето, кто медленно
— Павел Петрович! Кризис миновал, судя по всему. Слава богу, что с памятью все в порядке и рука шевелится. Пальцы на ногах тоже. Судя по всему, спиной мозг поврежден незначительно.
Бурденко вытащил из кармана какую-то упаковку, извлек оттуда таблетку и сунул себе в рот. Видимо не очень хорошо себя чувствовал. Я не стал задавать вопросы.
Через неделю разрешили привести детей на пять минут. Сережка расплакался, когда ему сказали, что все, надо ехать домой. И тихонько поскуливал всю обратную дорогу. Юра ничего не понял и мирно посапывал у меня на руках. В машине он постоянно спит.
Мне не понравилась скорость действия нашей правоохранительной машины: через четыре дня после ареста Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР уже вынесло приговор. Больше походило на расправу. Невозможно за столь короткий срок провести полноценное расследование.
Поэтому я попросил Сталина познакомиться с делом о взрыве и со всеми документами.
— У меня такое впечатление, товарищ Сталин, что кто-то прячет концы в воду.
Сталин внимательно посмотрел на меня. Спустя несколько минут, он махнул трубкой. Этот жест обычно означал, что он согласен.
— Хотя юридически ты не имеешь право это делать, одна из пострадавших твоя жена, но посмотри, разберись, что там на самом деле. Может быть, ты и прав!
— Да я не сам этим буду заниматься. Есть несколько военных прокуроров и следователей, которых я знаю несколько лет, вот они и займутся. Надо только передать дело из Генеральной Прокуратуры в военную. В деле фигурируют военные, и немалых чинов, поэтому все законно.
Сталин позвонил Вышинскому и приказал передать дело о взрыве в ФИАН в военную прокуратуру.
— Титов пришлет людей сегодня.
Вышинский не хотел отдавать громкое дело, начал отговариваться, но Сталин рявкнул в трубку, что вопрос уже решен.
— У вас есть вопросы, товарищ Вышинский?
Вопросов не последовало. Дело передали полковнику юстиции Курчевскому, который был у меня в распоряжении, когда я работал в Ставке. Я знал его как умнейшего, въедливого следователя и честнейшего человека. После этого в деле произошел крутой поворот: вылезли "уши" АК, американцев и IV Интернационала, троцкистов.
Я и Курчевский пришли к Сталину через месяц, и Курчевский ввел его в курс дела. После этого сказал ему, что Берия – невиновен. Да, яд, обнаруженный в кармане исполнителя, действительно из партии, разрешение на получение которой подписывал Берия, но использовался он в другой операции, при попытке устранения одного из руководителей АК. Покушение не удалось, и ампула с ядом оказалась у АК. Через них – у завербованного американцами следователя по особо важным делам МВД. А тот оговорил Берия по заданию американской разведки. Одним ударом они хотели дотянуться и до меня, и до Берии. Сталин, слушая доклад, ходил по кабинету и, молча, курил. Курчевский замолчал.
— Как получилось, что в ведомости на выдачу яда оказалось подпись именно Василевского?
— Он был одним из оперативников, работавших в Варшаве. Там его и завербовали. А уже потом Берия поставил его следователем по особо важным.
— Берия жив?
— Да, находится в Бутырской тюрьме, в одиночной камере. Вот постановление об освобождении из-под стражи.
— Павел Петрович, привези сюда этого подлеца!
Я привез Берию на дачу Сталина, по дороге мы почти не разговаривали. Я не заходил в тюрьму, освобождал его Курчевский, который подвел Берию к моей машине, открыл дверь и показал жестом Берии садиться. Тот нагнул голову и увидел меня:
— Титов, я не давал команду убить твою жену.
— Я знаю. Садитесь, Лаврентий Павлович.
Он сел и повторил фразу. Чуть оглядевшись, спросил:
— Куда ты меня везешь? Я не приказывал убить твою жену!
— К Сталину, он просил вас привезти.
Я присутствовал при разговоре Сталина и Берии. Как только Сталин его ни называл: и остолопом, и подлецом, и дураком: "Где были твои глаза, — последовало длинное ругательство на грузинском, — когда ты пригревал на груди эту змею Василевского?" Ну и в таком духе. Поэтому, я сидел в кресле и слегка улыбался. Это заметил Берия, который, несмотря на испуг, все-таки, наблюдал за обстановкой.
— А почему он улыбается? — спросил он у Сталина.
— Потому, что ты ему жизнью обязан, дурак! Если бы он не забрал дело у Вышинского, ты бы поехал на Колыму, а там у тебя о-о-очеень много "крестников".
Берия повернул голову ко мне и почти прошептал: "Спасибо, Павел!"
— Все, езжай мыться! И наведи порядок в тюрьмах. Теперь сам знаешь, каково оно там! Отвези его, Павел Петрович.
Дело Берии пересмотрели в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Приговор отменили. Влепили строгий выговор по служебной и по партийной линии. Но, мне показалось, что он сломлен. Уж больно преданно он смотрел на Сталина.
В середине августа Людмилу разрешили перевезти в Крым для продолжения лечения. Она еще не ходила, плохо подживало колено, но дело шло на поправку. Мы вновь поселились на даче N 1 Министерства Обороны, которую доукомплектовали врачами санатория ВВС. Они взялись за ее коленку вплотную. Остриженная голова несколько ее раздражала, но я ее успокаивал, что волосы не голова, отрастут и скроют два здоровенных шрама на задней части головы. Кроме того, у нее ожоги на спине, они постоянно чесались, так как начали подживать. 27 августа она сделала первые несколько шагов, без костылей.