День не задался
Шрифт:
Остроносая серебристая машина, которую только что выкатили из большого ангара в Чкаловском, с чуть опущенным носом и довольно тонкими стойками, готовилась к полету. Техники снимали крышки, чехлы, подключали аэродромное питание, готовя двигатели к запуску. Наш, немного совместный с Сухим, Су-3 уже выполнил около 15 полетов. Два из них выполнил я сам. Я стоял в ожидании доклада техников о готовности, чтобы самому еще раз все проверить перед вылетом. Сегодня у "сухарика" сложный день. Мне предстоит загнать его на критические углы атаки и попытаться "сорвать"
— Здравствуйте, товарищ Титов! Вот, решил посмотреть, чем вы с Сухим занимаетесь.
— Здравия желаю, товарищ Сталин. Ломать мы ее сегодня будем.
— Вот я и посмотрю. Счастливо!
— К черту, товарищ Сталин!
Они отошли от машины, и я начал запуск двигателей. "Блин, сидели бы себе в диспетчерской!" Дальше злость прошла, началась стандартная подготовка к полету.
Взлетаю, машина идет хорошо, уверенно набирает высоту.
— Я в зоне, прошу добро на работу.
— Четвертый, вам добро.
Вкручиваю машину вертикально, в верхней точке переваливаю ее на правое крыло. Движки держат, пикирую, перескочил за звук, держат, вираж – держат, переворот: Есть помпаж!
— Есть помпаж правого, на перевороте! Выравниваюсь… Запускаюсь! Нет давления в топливной системе правого. Быстро растет температура. Есть срабатывание противопожарки. Температура падает. Давления топлива в правом двигателе нет.
— Четвертый! На посадку!
— Понял, на посадку.
Чуть раскачивается на глиссаде, выпускаю шасси, машину покачивает, опять сработала противопожарка.
— Вторичное срабатывание противопожарки!
— Видим. Как машина?
— Иду.
Скорость приходится держать чуть больше обычной. Довольно жесткое касание. Заруливаю, рядом несется пожарная машина.
Опять подъехали Сталин и Сухой. Я вылез из кабины, подошел к Сталину для доклада.
Он замахал рукой:
— Видел, слышал! Докладывайте Сухому.
— На перевороте имел обратную скорость, сорвал поток правого двигателя, работавшего на малом газу, затем, видимо, из-за перегрева топлива, образовался газовый пузырь в правом насосе. Запуститься не удалось. Противопожарная система сработала штатно. Дважды. Нужно систему перепуска от работающих насосов.
— Понял. Отлично сработано, Пал Петрович!
— А что это за выстрел был, товарищ Титов? — спросил Сталин.
— Это я за сверхзвук выскочил на пикировании.
— Как из пушки выстрелило! Ну и как вам машина?
— Сыровато еще, чуть помучаем, летать будет. Маневренность отличная.
— Так ведь двигатель заглох!
— Мы ее силком запихивали в тот режим, в котором это произошло. Это нештатные фигуры. Так никто не летает. Эти фигуры обычный летчик выполнить не может. Но, в воздухе всякое может случиться, поэтому мы сейчас отрабатываем все. В том числе, и те фигуры, которые выполнить на этой машине нельзя. Все это пойдет в наставления по этой машине.
— Вы освободились?
— Надо переодеться.
— Подъезжайте ко мне, я на даче.
Он попытался запретить мне летать. Я выслушал его, поджав губы, и полез в карман гимнастерки. Там, завернутый в целлофан, у меня лежал Приказ Верховного Главнокомандующего № 1862 от 3 декабря 1943 года, запрещающий кому-либо запрещать мне летать.
— Вот, товарищ Сталин. Читайте!
Сталин взял у меня бумагу, пробежал глазами, и захохотал:
— Ну и жук ты, Титов! Меня же, моим же приказом укоротил! Павел, зачем тебе это надо? Пойми, ты уже на совершенно другой должности! На тебе море ответственности, куча обязанностей, а ты по небу гоняешь, да еще такие опасные испытания проводишь.
— Товарищ Сталин, вы тогда в 43-м очень хорошо сказали: я дышу этим. Времени, действительно мало. У машины есть штатный испытатель: генерал Стефановский, и два заводских. Летают, в основном, они. Я третий раз поднял эту машину.
— Необычный самолет! Очень красивый.
— Хорошие машины всегда потрясающе красивы, товарищ Сталин.
— Сколько времени понадобится на доводку и испытания? Нас крепко поджимает время.
— Еще полгода. В ней собрано все новое. Ни у кого в мире пока нет таких машин.
— К Ноябрьским успеете? А еще лучше к Августовскому воздушному параду!
— Товарищ Сталин! Я считаю, что ее нельзя показывать на параде. И вообще, нельзя показывать. Это наш козырный туз в рукаве, как у шулеров. Я четыре дня назад был у Нудельмана, который по моему заданию делает новую пушку со скорострельностью 3–4 тысячи выстрелов в минуту. С поворотным лафетом. Углы, правда, небольшие, но позволяют устранить неточности в наводке. Планируем установить ее на этой машине. Парадами американцев не остановить. Их можно остановить только потерями.
— А что будем показывать на параде?
— "Гадких утят" Яковлева и Микояна. По десятку их успели нашлепать. Я даже Мессершмитту не показал ее.
— Обидеться может!
— Может, но, пока он не гражданин СССР, приходится с ним действовать именно так: не допускать к новейшим нашим разработкам. В конце концов, труба у него есть. Пусть сам разбирается.
— В этом вы правы. Что по проекту "РДС"? Время готовности?
— Не ранее середины 46 года.
— А у них?
— Лаврентий Павлович говорит о середине лета этого года.
— Самолет будет показан в июле в Париже. И не возражай!
— Есть. Покажем.
— Не надо провоцировать американцев, Павел Петрович. Нам требуется удержать их от применения по нам этого оружия, до тех пор, пока сами такое не сделаем. Понятно?
— Копировать начнут.
— Пусть копируют.
— Товарищ Сталин. У них нечем доставить атомную бомбу на такое расстояние. Более-менее реальный бомбардировщик для этого появится не раньше 47 года. Единственное место, откуда могут что-то достать: Гренландия и Япония.