День Независимости. Часть 1
Шрифт:
— Зря вы так, майор, — стальным тоном осек обидчивого Дзоева Сажин. — Я сюда приехал не учить вас жизни, не доносы в Москву строчить и не препоны ставить! А насчет ваших обид, мы не барышни кисейные, чтобы в реверансах друг перед другом раскланиваться. И вы правы. Наш просчет — это чья-то жизнь, и я хочу, чтобы нашими усилиями свести просчеты эти к минимуму, и потому сейчас надеюсь от вас услышать: охранялось общежитие или нет?
Дзоев хмыкнул, но в карих глазах уже не было обиды. В них светился неподдельный интерес.
— Общежитие когда-то принадлежало профтехучилищу, с началом первой войны отошло к военным. Вместе с двумя бабушками-пенсионерками, ровесницами Октября. Но летчики — люди с головой, угрозы боевиков помнят, а потому на каждые сутки выделяли заступающей на дежурство старушке помощника. Заступал офицер, у них даже график по комнатам был составлен. И кроме всего прочего — при оружии. Жильцов он знал, и посторонних бы, однозначно, не пропустил. Уточнял, к кому гости, через кого-либо вызывал… Сажин усомнился:
— Но ведь он мог отвлечься? Отлучиться в душ, в жару, или, скажем, в туалет.
— Мог. Но входная дверь без внимания не оставалась. Чужие к ним не совались. Бабуля, если надо, поднимет такой переполох, — полобщаги сбежится.
— Однако… Ну, а если ваш божий одуванчик пустила постояльцев? Ради прибавки к пенсии. Или взяла на хранение чьи-то вещи, впоследствии оказавшиеся…
Оперативник пожал плечами, давая понять, что на сей счет информации у него нет.
— Спросить уже не у кого, — добавил он виновато. — Бабуля вечером ушла дремать в каморку. Чем занимался военный, пока неизвестно… Пожарные из завалов на первом этаже извлекли два сильно обгоревших трупа. Идентифицировать пока трудно, но, судя по всему, это как раз вахтерша и дежуривший с ней летчик.
«Чертовщина какая-то. Полтергейст в отдельно взятой общаге. Посторонние категорически отрицаются. На входе вооруженная охрана. Не сами же жильцы расплескали в коридорах бензин и спалили здание?», — рассуждал Сажин, выискивая хоть какую-нибудь зацепку.
— С потерпевшими общались?
— Беседовали, — поправил майор Дзоев и сделал знак оперативнику сесть. — Уцелевшие жильцы госпитализированы. У каждого что-то есть: ожоги, переломы, психологический шок. Врачи категорически отказали провести опрос. Довольствуемся тем, что удалось почерпнуть на месте происшествия.
— Да-а, не густо!
Сажин закрыл блокнот и убрал в кейс.
— Я бы хотел съездить на место, если не возражаете. Время еще светлое. Машину дадите?
Майор поднялся, оправил собравшийся на поясе складками свитер.
— Без проблем. Алексей побудет вашим гидом.
Молодой оперативник в жилетке шумно снялся со стула и, протискиваясь между сидящими, полез к выходу.
— И еще… Не знаю, как у вас с гостиницами, а время позднее. Не посодействуете?
— Хорошо, — согласился начальник горотдела. — Алеша, как освободитесь, доставь нашего гостя в гостиницу «Моздок». Не Метрополь, конечно, но за комфорт ручаюсь.
— А что ты об этом думаешь, лейтенант? — спросил Сажин сопровождающего, когда тот, обвив руками руль, вел служебный «жигуленок» по вечерним улицам города.
— Трудно сказать, — не сразу ответил Алексей.
Он был не старше двадцати четырех лет, высок и болезненно бледен лицом. Широкие скулы и косинка в глазах выдавали в его генах присутствие калмыцкой крови.
— Я работаю без году неделя, и… с таким сталкиваюсь впервые. Но мне кажется, не очень похоже на нелепую случайность. Не вяжутся подпертые двери и очаговое расположение. И это даже если не брать в расчет бензин… Вопрос в другом, кто все провернул?
— Да, — задумчиво отозвался Сажин. — Это сегодня вопрос дня.
— … какую душу надо иметь, чтобы на такое решиться? — вздохнул оперативник.
«Поработаешь с мое, перестанешь удивляться. Увидишь, какие порой экземпляры рода человеческого попадаются. С виду обычный гомо сапиемс, руки-ноги, где положено, и голова на месте. А язык не повернется человеком назвать. Человек — это прежде всего душа. А у некоторых она грязнее мусорного бака».
4
Моздок. 28 апреля 20 ч. 00 мин.
Кирпичный выгоревший склеп к их приезду еще дымился. От груды головешек струился к небу прозрачный дымок. Нестерпимо воняло жженой резиной и горелым мясом. Спазм железной рукой сдавил горло Сажина, и колючий рвотный ком медленно пополз по пищеводу.
Стараясь дышать реже, обходя тлеющие головни, он вошел в зияющий дверной проем. Из щелей между черными от копоти кирпичами торчали гнутые гвозди. Все, что осталось от сгоревшего дотла деревянного косяка.
Ступив через порог, поглядел с опаской вверх: не упало бы чего на голову.
Но падать уже было нечему: над головой рассыпало первые звезды темнеющее небо. Все пять этажей сожрало ненасытное пламя, покоробленная обгоревшая жесть, сорванная с крыши пожарными ломами, валялась возле стен.
Межкомнатные перегородки — а Сажин это понял сразу, даже не будучи профессионалом — и перекрытия, как на грех, были из высохшего от старости бруса. Сажин невольно поежился, представив на мгновение, как набирающее силы пламя с гулом охватывает коридоры, люди испуганными тенями, с криками, отступают от него; трещит, вспыхивает порохом, дерево, загоняя их наверх, в огненную западню, из которой многим не суждено будет вырваться.
Под ногой хрустнула и рассыпалась в прах прогоревшая насквозь консервная банка. В углу, возле вывернутых из стен батарей отопления, валялся разбитый кинескоп, облепленный подтеками расплавленной пластмассы.
В комнате, с которой он поравнялся, угли захрустели под чьими-то шагами. Заглянув внутрь, Сажин увидел мужчину в черном матерчатом жилете с крупно выведенными буквами на спине: «ФСБ» и чемоданом эксперта в руке.
Показав удостоверение, Сажин поинтересовался:
— Вы специалист. Отчего, по вашему мнению, так быстро разросся пожар?