День независимости. Часть 2
Шрифт:
Близость опасности вернули его в привычное расположение духа. Метнувшись к дивану, он достал из-под подушки пистолет «ТТ», передернул затвор, загоняя патрон. Живым он не дастся. Пусть попробуют взять…
Но и в квартире Коляна ему не сдержать оборону. Шаткие двери вывалятся от хорошего пинка, а дальше…
Открыв замок, Журавлев выскользнул на площадку. Гудел лифт, неумолимо поднимаясь к нему. На лестнице гремели торопливые шаги, отрезая выход.
Тихо ступая, на носках, он поднялся этажом выше, моля у Всевышнего спасения.
Вверху открылась дверь, засмеялась девочка и побежала вниз, перепрыгивая через ступеньки. Гигантскими прыжками он взлетел на девятый этаж, столкнувшись на марше с девочкой, несшей под мышкой книгу. Она испугалась, увидев в руке незнакомого дяди пистолет и закричала.
Но крик захлебнулся. Журавлев зажал ей ладонью рот, подхватил и потащил с собой…
Преследователи подарили ему несколько секунд, осматривая квартиру Коляна. Он успел пробраться к чердаку; уже не таясь, выстрелил в навесной замок, а когда перебитая пулей дужка отскочила, сорвал его с петель и вылез на крышу.
Заслоняясь ребенком от снайперов, он добежал до кирпичной трубы вентиляции и укрылся за ней.
Открытый чердачный люк всего пяти шагах. С такого расстояния не промахнешься, и первый, кто появится в нем, отправится в преисподнюю.
В люке возникла чья-то голова. Журавлев вскинул пистолет, точнее прицеливаясь…
— Семен, не стреляй! Это я, Сашка Васильев…
Пистолет в его руке дрогнул.
— Кто?! — не поверив, переспросил он.
— Васильев. Ну, Комар… Помнишь?..
Журавлев сглотнул кадык.
— Сашка?!
Омоновец, под прицелом, медленно выбрался на крышу. Хныкала девочка, которую Журавлев по-прежнему прижимал к себе.
— Семен, не надо нервничать. Отпусти ребенка.
Жалкая улыбка исказила землистое лицо наемника.
— А кто тебе сказал, что я нервничаю? От греха подальше, убери оружие.
Васильев, держа табельный ПМ в поднятых руках, не раздумывая, положил под ноги.
— Мо-ло-де-ец, — по слогам протянул Журавлев. — А теперь, чтобы не возникало ненужных соблазнов, пни его ко мне.
Поддев пистолет носком ботинка, Васильев отбросил его к бетонному бортику крыши.
— Ни тебе, ни мне…
Продолжая удерживать бывшего однополчанина на мушке, Журавлев приказал:
— Сядь.
Он опустился на рулон рубероида, не сводя глаз с ребенка.
— Отпусти ее, Семен. Зачем она тебе?..
— Зачем? — усмехнулся тот и приставил дуло пистолета к кудрявой головенке девочки. — Чтобы твои приятели не дергались раньше времени.
— Брось! Ты сам усугубляешь положение. Сдайся. Окружен не только дом, но и весь массив. У тебя нет ни шанса…
— Ну… это мы еще посмотрим, — кусая губы, отозвался Журавлев. — Ответь мне напоследок, взрыв… был?
Васильев молча повел головой.
— О чем ты думаешь?.. Семен, ты же не убийца. Отпусти ее. Хочешь, я буду твоим заложником?
Журавлев истерично расхохотался.
— Ты, поди, в ОМОНе служишь?.. Так какая государству ценность от твоей жизни? Что она даст мне?
И яростно выпалил:
— Убирайся! И скажи тем, кто тебя послал: Журавлев не сдастся. Мне нужен вертолет и деньги…
— Семен… Какой вертолет?! Не отпустишь ее, поступит приказ на уничтожение.
— Плевать! — выкрикнул Журавлев и ткнул пистолетом в ребенка. — Давайте, попробуйте. Только она умрет первой!
Переговоры зашли в тупик. Журавлев разнервничался и плохо контролировал себя. Закурив, омоновец тянул время, отчаянно стремясь найти выход из положения.
— Что с тобой случилось, Семен? Ты ж таким мужиком был!.. В кого ты превратился?..
— В кого?! А это не меня надо спрашивать, а государство наше паршивое. Бросило сопляками в огонь; воевать, убивать научило. А как с этим жить на гражданке, ни фига!..
— Не ищи крайних, Журавль. В Афгане был не ты один. Да и потом, в других горячих точках… От человека многое зависит.
— Многое… — пробурчал Журавлев. — Да что ты знаешь?! Сколько их, пацанов, наемничает на стороне.
— Наемничают, — согласился Васильев. — Но кто? Те, у кого кишка тонка жизнь начать заново. Кто сопли распустил: «ничего другого не умею», хотя сам не пробовал, или пробовал, да не сразу вышло… Помнишь взводного? Леху Свиридова?
— Лейтенанта?
— Лейтенанта… После вывода в Союз, он прослужил еще года четыре, до сокращения. А потом — целый капитан — у которого семья голодом сидела, грузчиком работал, ящики на рынке таскал, чтобы не дать ей сдохнуть! Не ныл, как ему хреново, не бежал за долларами в рэкетсмены; хотя звали, какими деньгами манили… И в наемники зазывали. И государство, в девяносто четвертом, еще до первой войны. И волонтеры… Только не того склада человек, чтобы за деньги продаваться, чтобы из-за них самому под пули ходить и других убивать.
— Ты его встречал, Комар? — тихо спросил Журавлев.
— Встречал?! Я его в Отряд привел, потому что такие мужики… — его голос сорвался. — Да что толку тебе объяснять? Все одно не поймешь…
— Уж куда мне… Он тоже где-то здесь?..
— Будь он здесь, Комар, ты на пинках бы уже по лестнице спускался… Скажи мне правду. Не оперу, не следователю, а мне, как старому другу. Ты воевал… на той стороне?
Пряча глаза, Журавлев кивнул.
— Я так и думал… Так вот, Журавлев. Майор милиции Свиридов, командир первой роты Отряда погиб весной, под Грозным. Он ехал в командировку с Подмосковным ОМОНом, в сотне метров от блокпоста попал в засаду…
Поджав губы, Журавлев сочувственно кивнул и уперся слепым взглядом в крышу.
— Сдавайся, Семен. Обещаю, никто тебя не тронет. А дальше… Дальше пусть суд решает твою участь.
— Суд? — с горькой иронией сказал Журавлев. — Никакому земному суду не под силу ее решить. На мне столько крови… Прямая дорога в ад. И жить не хочется.
Отшвырнув за ограждение окурок, в проеме слухового окна дома напротив Васильев заметил контур целящегося снайпера.
— Думай, Семен, думай! — повысив голос, сказал он. — Времени у тебя в обрез.