День пламенеет

Лондон Джек

Его взгляд скользнул со статуэтки Венеры к маленькому чайному столику с его хрупкими и изящными аксессуарами [17] , блестящим медным чайником и медной электрической плитой. Электрическая плита была для него предметом знакомым, и он размышлял, не готовит ли она ужин для кого-нибудь из этих молодых студентов, о которых дошли до него слухи. На стене висели две-три акварели, и он решил, что она сама их нарисовала. Были здесь фотографии лошадей и гравюры с картин старых мастеров, на некоторое время его глаза приковало «Погребение Христа». Но все снова и снова он возвращался к Венере на рояле. Его простому уму пограничника казалось странным, что красивая молодая женщина держит в своей собственной комнате

такую дерзкую, чтобы не сказать — грешную статуэтку. Но его вера в Диди примирила его с этим. Раз Диди это делает, значит, так оно и должно быть. По-видимому, такие вещи составляют часть культуры. У Ларри Хегэна, в его квартире, заполненной книгами, имелись подобные же статуэтки и фотографии. Но Ларри Хегэн — дело иное. В нем было что-то нездоровое, Пламенный неуклонно ощущал это в его присутствии; тогда как Диди, напротив, всегда казалась такой цветущей и здоровой, словно излучала атмосферу, пропитанную солнцем, ветром и ароматом земли. И, однако, раз такая чистая, здоровая женщина, как она, ставит на своем рояле голых женщин, значит, так оно и должно быть. Диди сделала это правильным. Она все могла сделать для него совершенным. А кроме того, в культуре он ничего не понимал.

17

Аксессуары — принадлежности чего-нибудь.

Она вернулась, и, пока шла к своему стулу, он любовался ее походкой, а бронзовые туфельки сводили его с ума.

— Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, — тотчас же начал он. — Вы ни за кого другого не собираетесь выйти замуж?

Она весело рассмеялась и покачала головой.

— Вам кто-нибудь другой нравится больше, чем я? Например, тот, кто только что вызвал вас по телефону?

— Никого другого нет. Я не знаю ни одного человека, который нравился бы мне настолько, чтобы я могла выйти за него замуж. Вообще я думаю, что не гожусь для замужества. Конторская работа, по-видимому, портит все дело.

Пламенный окинул ее взглядом от волос до кончика бронзовых туфель, и на щеках ее вспыхнул румянец. Он скептически покачал головой.

— А мне кажется, что вы — самая подходящая женщина для брака и можете заставить любого мужчину насторожиться. А теперь еще один вопрос. Видите ли, мне нужно уяснить себе положение. Есть у вас кто-нибудь, кто бы вам нравился так же, как я?

Но Диди держала себя в руках.

— Это нечестно, — сказала она. — И если вы остановитесь и подумаете, то увидите, что поступаете как раз так, как, по-вашему, поступать не следует, а именно — придираетесь. Я отказываюсь отвечать на дальнейшие ваши вопросы. Давайте поговорим о другом. Как поживает Боб?

Полчаса спустя, мчась в дождь по Телеграф-Авеню, Пламенный закурил одну из своих папирос из коричневой бумаги и произвел обзор событиям дня. Дело было совсем не так плохо, вывел он заключение, хотя некоторые обстоятельства и сбивали с толку. Так, например, он ей нравился все больше по мере того, как она его узнавала, и в то же время она все меньше хотела выйти за него замуж. Это была загадка.

Но тот факт, что она ему отказала, свидетельствовал о ее гордости. Отказывая ему, она отказывалась от тридцати миллионов долларов. Это не так просто для стенографистки, получающей девяносто долларов в месяц и знавшей лучшие времена. Она не гонялась за деньгами, это было ясно. Каждая женщина, какую он встречал, казалось, охотно проглотила бы его ради его денег. А ведь теперь он удвоил свое состояние, заработал пятнадцать миллионов с тех пор, как она поступила к нему на службу, а желание выйти за него замуж, какое, быть может, у нее было, уменьшалось по мере того, как вырастало его состояние.

— Черт! — пробормотал он. — Если мне очистится сто миллионов от этих операций с землей, она и разговаривать-то со мной не захочет.

Он не мог отделаться улыбкой от этих мыслей. Его продолжало сбивать с толку ее загадочное заявление, что она скорее вышла бы замуж за Элема Харниша, только что приехавшего с Клондайка, чем за теперешнего Элема Харниша. Ну-с, заключил он, ему остается только постараться больше походить на того прежнего Пламенного, явившегося с Севера попытать счастья в крупной игре. Но это было невозможно. Минувшего он вернуть не мог. Одним желанием ничего не сделаешь, а иного способа нет. С таким же успехом он мог пожелать снова стать мальчиком.

Их свидание доставило ему еще одну радость. Он слыхал раньше о стенографистках, которые отказывали своим нанимателям, а вслед за этим немедленно оставляли службу. Но Диди даже не намекнула на такой исход. Как бы ни сбивала она его с толку, но она неспособна на бессмысленные капризы. У нее была голова на плечах. Отчасти помогло и его поведение — у него тоже голова была в порядке и он не пользовался преимуществом своего положения в конторе. Правда, дважды он преступил границы, но лишь в виде исключения. Она знала, что могла ему доверять. И все-таки он был уверен, что большинство молодых женщин оказались бы настолько глупы, чтобы отказаться от службы у того, кого они выставили. А затем, когда он представил ей все дело в правильном освещении, она не стала глупить с отправкой своего брата в Германию.

— Ну-ну! — заключил он, когда автомобиль подъехал к его дому. — Если б я знал то, что я знаю теперь, я бы задал ей этот вопрос в первый же день, как она поступила в контору. По ее словам, тогда был самый подходящий момент. Я ей нравлюсь все больше и больше, и чем больше я ей нравлюсь, тем меньше она хочет выйти за меня замуж. Ну что вы об этом скажете? Наверняка она меня дурачит.

Глава XIX

И снова в дождливое воскресенье, несколько недель спустя, Пламенный сделал Диди предложение. Как и в первый раз, он сдерживался до тех пор, пока страсть не сломила его воли и не увлекла в красном автомобиле в Беркли. За несколько кварталов он вышел из автомобиля и пешком дошел до дому. Но дочь квартирной хозяйки сказала ему, что Диди нет дома, она пошла гулять к холмам. Затем эта молодая особа указала ему, где обычно гуляет Диди.

Пламенный последовал указаниям девушки и вскоре оставил за собой дома и улицу. Начался крутой подъем на склоне первого холма. Воздух был влажный, пропитанный дождем; гроза еще не разразилась, хотя поднялся ветер — ее неизбежный предвестник. Насколько охватывал взор, на гладких, поросших травой холмах не было видно Диди. Направо, спускаясь в ложбину и снова поднимаясь на противоположный склон, раскинулась большая роща эвкалиптов. Все там находилось в движении, высокие деревья с тонкими стволами раскачивались под ударами ветра и сталкивались ветвями. В завываниях ветра, заглушая стоны и треск деревьев, слышалась глухая низкая нота, словно отзвуки мощной арфы. Зная Диди, Пламенный был убежден, что найдет ее здесь, в этой роще, где эффекты бури обозначились ярче.

И действительно, он нашел Диди Мэзон по ту сторону ложбины, на выступающем гребне противоположного склона, где ветер яростно бушевал.

Было что-то монотонное, хотя и не надоедливое, в манере Пламенного делать предложение. Ни в каких дипломатических приемах или увертках он не был повинен, он действовал так же бурно и решительно, как бушующий здесь ветер. Он не поздоровался и не стал извиняться.

— Я опять о том же, — сказал он. — Вы мне необходимы, и я пришел за вами. Вам придется взять меня, Диди, — чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что нравлюсь вам не совсем так, как обычно нравятся. И вы не посмеете сказать, что это не так, ведь не посмеете?

Он взял ее руку для пожатия в тот момент, когда стал говорить, и задержал ее в своей. Она не ответила и почувствовала легкое, но настойчивое пожатие, словно он притягивал ее к себе. Невольно она потянулась к нему, на один момент влечение пересилило волю. Потом неожиданно она вся отшатнулась, но все-таки руки не выдернула.

— Ведь вы же не боитесь меня? — спросил он, почувствовав угрызения совести.

— Нет, — она грустно улыбнулась, — не вас, но себя.

— Вы не приняли моего вызова, — настаивал он, ободренный этими словами.