День Правды
Шрифт:
Когда Тамара ушла на деловую встречу, я вызвала Тасю, сообщила о завтрашнем отъезде, и мы сразу стали собирать чемоданы. Только утром я сказала невестке о своем отъезде. Она, само собой, удивилась и попыталась меня отговорить, ведь на улице еще холодно, а в Антониновке голо и уныло, но возле подъезда уже ожидало такси. Вообще-то, в моем распоряжении имеется шикарный автомобиль с персональным водителем, но водитель был сейчас в отпуске и уехал с семьей отдыхать. Самая напряженная работа ему предстояла с мая по сентябрь, когда я перебираюсь в загородный дом. В этот период вместе с женой и внуком он живет в небольшом домике в парке, чтобы всегда быть под рукой. Иван уже более десяти лет работает на меня, и мы оба этим сотрудничеством довольны.
Загрузив несколько чемоданов в такси, я в сопровождении Таси отправилась в поместье. Как и ожидалось, природа еще не пробудилась после зимней спячки, все выглядело
Сейчас, расхаживая по террасе и покуривая, я с нетерпением ждала обеда, который был назначен на три часа. К этому времени должны приехать Алла с Катей. Кем станет для меня эта девушка – сиделкой, компаньонкой, а может быть, воспитанницей?
Глава вторая
Катя
Я приняла душ, выпила чашку кофе и решила, что этой ночью спать не лягу, все равно нельзя назвать сном мои ночные бдения в последнюю неделю. Следуя этому плану, до полуночи я бессмысленно пялилась в телевизор, но ничего интересного там не показывали, и голова стала клониться на грудь. Сегодня в магазине к концу дня скопилось необычно много грязи, так что пока ее разгребала, вымоталась ужасно, да еще бессонные ночи. Тогда я подкорректировала план, решив все-таки лечь, но свет не выключать, авось пронесет. Я легла, но сон сразу пропал. Возможно, холодный душ и крепкий кофе стали наконец действовать, а может быть, мешало волнение, связанное с предстоящим визитом к миллионерше Воротниковой. Я пыталась объяснить бессонницу простыми и понятными причинами, но уже подкрадывался ставший привычным, но от этого не менее пугающим, страх. Натянув на себя тяжёлое ватное одеяло, я напряжённо вслушивалась в тишину, жалея, что выключила телевизор, но вставать было лень, да и страшновато. В доме уже неделю кроме меня никто не живет, поэтому непонятные ночные явления в квартире заставляли шевелиться волосы на моей голове. Надо побыстрее уснуть, уговаривала я себя, тогда может быть всё обойдется. Но сон не приходил, и ничего не обошлось. Сначала погас свет. Я замерла, опять пытаясь найти простые и понятные объяснения. В люстре три лампочки, они не могли все враз перегореть, значит, это неполадки на линии. Случается, что и днем электричество отключают. Конечно, так и есть. Но тут послышался скрип половиц, потом неясные шорохи в коридоре, затем шум от падающих с антресолей коробок. Я знала, что утром, выйдя в коридор, никакого беспорядка там не обнаружу, но от этого легче не становилось. За что мне весь этот ужас?! Как вообще меня угораздило в таком огромном городе снять именно эту проклятую квартиру? Долго я так не выдержу. Шесть лет работала санитаркой, многое повидала, даже покойников перестала бояться, ну почти перестала, но здесь что-то потустороннее, необъяснимое. Когда в коридоре послышались шаги, я накрыла голову подушкой. Зачем я приехала в Питер, ведь с детскими мечтами было давно покончено? Неужели знакомство с загадочным пациентом Запольской больницы так взбудоражило меня, что толкнуло на этот необдуманный шаг?
Я работала в неврологическом отделении, но по ночам одна санитарка обслуживала сразу два отделения – неврологическое и хирургическое. Приезжий из Санкт-Петербурга Михаил Аркадьевич Лагутин, сорока двух лет, угодил в нашу больницу с приступом аппендицита, где был в срочном порядке прооперирован. Операция прошла успешно, но он плохо перенёс наркоз, его постоянно тошнило. Я как раз дежурила, так что прибегала к нему, чтобы перестелить постель, вытереть пот или дать воды. Только к утру он забылся беспокойным сном. Через несколько дней мне опять выпало ночное дежурство. В ту ночь в послеоперационной палате было двое тяжёлых больных, которые то и дело требовали моего внимания. Медсёстры только выполняли предписанные назначения, а за больными не ухаживали. Михаил был уже в полном порядке, утром ему собирались снять швы и выписать из больницы. Он молча наблюдал за моей суетой, а потом предложил присесть
– Ничего, они сейчас уснут, и им станет полегче, – заверил Михаил.
Больные и правда быстро угомонились, будто и не они только что метались и стонали от боли и жара. Я всё же сначала обошла свои владения, только потом вернулась в палату к Михаилу. Почему-то с ним мне было легко и спокойно, я и не заметила, как выложила о себе всю подноготную, даже прочитала два своих стихотворения. Он их оценил достаточно высоко, сказав, что в них есть главное – подлинные чувства, и в ответ стал читать Блока, а затем Лермонтова:
Собранье зол его стихия.
Носясь меж дымных облаков,
Он любит бури роковые,
И пену рек, и шум дубров.
Меж листьев дымных, облетевших,
Стоит его недвижный трон;
На нём, средь ветров онемевших,
Сидит уныл и мрачен он.
Я слушала, затаив дыхание, и мне казалось, что Михаил это вовсе не больной Лагутин из третьей палаты, а Демон – мечущийся по миру в поисках истины и наслаждений и не находящий ни того, ни другого. Его лицо то озарялось красотой юности, то мудростью старца, а глаза меняли цвет от светло-карего до угольно-чёрного. Местные мужики такого возраста казались мне старыми, но к Михаилу цифры не имели никакого отношения. Прежде мне не доводилось общаться с такими мужчинами, все мои знакомства ограничивались рамками Заполья и окрестных деревень, откуда поступали пациенты. То, что я чувствовала, слушая Михаила, напоминало наваждение, я не замечала, как летит время, тем более что больные на соседних койках мирно посапывали. Михаил вернул меня в реальность, заявив, что я обязательно должна исполнить свою Мечту и стать писательницей и, вообще, такой девушке, как я, нечего делать в этой глуши.
– Но я ведь не могу отсюда уехать, – сказала я без сожалений, а просто констатируя факт.
– Ситуация может измениться. Когда приедете в Питер, позвоните мне, – и продиктовал номер своего телефона.
Я отправилась на пост дежурной сестры, той на месте не оказалось, наверняка спала в ординаторской. Я взяла листок бумаги и ручку с её стола и, вернувшись в палату, записала номер телефона. Только тут взглянула на часы и, ахнув, скороговоркой пожелала Михаилу скорейшего выздоровления и помчалась драить полы в коридорах. Затем вымыла мамину палату, не переставая думать о необычном пациенте. В это время буфетчица Зоя загремела тарелками, развозя завтрак, и я ещё немного задержалась в больнице, чтобы покормить маму и поесть самой. Я до мельчайших деталей помнила ту бессонную ночь и последовавший за ней день.
Вернувшись домой, я сразу легла спать и снилось мне, как зловещий и прекрасный Демон с лицом Михаила кружит надо мной и куда-то зовёт, а я боюсь следовать за ним и в то же время не хочу, чтобы он улетал. Проснулась я с нехорошим предчувствием, от которого никак не могла отделаться и, хотя на свободный день у меня было намечено много планов, отправилась в больницу. Больница располагалась на соседней улице, так что по возможности я старалась сама кормить маму, а как раз приближалось обеденное время. В коридоре немного задержалась, поболтав с медсестрой из хирургического отделения, но, увидев Зою с тележкой, распрощалась с подругой и догнала буфетчицу, затем распахнула перед ней дверь в мамину палату и бодро сказала:
– Мамочка, привет, это я! Сейчас будем обедать.
Несмотря на то, что врачи уверяли, будто мама давно ничего не понимает и не чувствует, я всегда с ней разговаривала и рассказывала о своих делах, надеясь, что хотя бы каким-то краешком сознания она меня всё-таки слышит и понимает. Пока Зоя выгружала тарелки с обедом, я сбросила куртку и подошла к маме, привычно взяв её за руку. Рука была холодной и безжизненной, открытые глаза неподвижно смотрели в потолок. Я перевела взгляд на грудь, она не вздымалась.
– Зоя, – прошептала я, – мама не дышит. – Потом закричала: «Мама не дышит!»
– Да погоди ты пороть горячку, – отозвалась повидавшая жизнь буфетчица. – Она всегда лежит как неживая. У тебя зеркало есть?
Трясущимися руками я достала из сумочки зеркальце и поднесла его к материнским губам. Оно не запотело. Я обессилено рухнула на стул и разрыдалась, а Зоя, бросив тележку, помчалась за врачом.
У меня будто почву выбили из-под ног. Никакого облегчения и свободы я не почувствовала, всё было немило и ничего не хотелось. Лёня поддерживал меня в эти тяжелые дни и пытался вернуться к прежним отношениям. Я его помощь приняла, но от сближения отказалась. Вся моя прошлая жизнь казалась пустой и бессмысленной, я не хотела к ней возвращаться, но и будущего не видела. Через неделю я вышла на работу. Моя сменщица, видимо, желая отвлечь меня от мрачных мыслей, игриво сказала: