День Прощения

Ле Гуин Урсула Кребер

Подумав минуту, «майор» ответил:

— Возможно, вы правы. Однако он стоял в тени. Мне показалось, что я увидел в его руках оружие. Извините, но я должен выйти и отыскать Сана Убаттата. До моего возвращения держите дверь закрытой на замок.

Отдав этот дерзкий приказ, он вышел и захлопнул дверь. Солли даже не успела слова произнести. Ей оставалось только ждать и негодовать от ярости. Неужели этот болван считает, что она не может позаботиться о себе? Почему он так рьяно вмешивается в ее дела и пинает рабов, якобы защищая жизнь своей подопечной? Может быть стоит показать ему айджи? Он сильный и ловкий, но ничего не знает о лучшем стиле рукопашного боя. Да, с этим дилетантством пора кончать. Она не потерпит амбициозных

установок тупого вояки. Надо будет отправить в посольство еще один протест.

Когда «майор» втащил в дом перепуганного и дрожащего Сана, Солли устроила ему настоящий разнос:

— Вы открыли мою дверь кодовым словом. Почему меня не информировали о том, что у вас есть право доступа в мой дом не только днем, но и ночью?

Он тут же опустил забрало невозмутимой вежливости.

— Не имею понятия, мэм.

— Вы больше никогда не будете действовать подобным образом! Я запрещаю вам хватать меня за руки и препятствовать моему общению с другими людьми! Если же вы попытаетесь проделать это вновь, я покалечу вас, рега! Предупреждаю, что вы шутите с огнем! Если вас что-то встревожит, скажите об этом мне, и я сама найду ответ на любую проблему. Теперь же прошу вас удалиться.

— С огромной радостью, мэм, — ответил он и вышел из комнаты, печатая шаг.

— Ах, леди… Ах, посланница, — заскулил Убаттат. — Это очень опасный тип. Они все опасные люди. Я извиняюсь за это слово: бесстыдные!

И он что-то забормотал на своем языке. Она попросила Сана сказать, кем, по его мнению, был тот человек, которого они встретили на улице: религиозным раскольником, патриотом или одним из староверов. Последние, насколько она успела узнать, придерживались исконной гатайской религии и декларировали свою лютую ненависть ко всем чужакам и иноверцам.

— Мне показалось, что это был какой-то раб, — добавила она, и ее слова шокировали гида-переводчика.

— О, нет-нет! Это был настоящий мужчина! Пусть самый заблудший и фанатичный из всех язычников, но мужчина! Эти люди называют себя кинжальщиками. Но вам нечего бояться, леди… Извините, посланница. Он определенно был мужчиной!

Мысль о том, что какой-то раб мог коснуться посланницы Экумены, задевала его сильнее, чем сама попытка покушения. Если только это действительно было покушение.

Обдумав ситуацию, Солли пришла к заключению, что нападавший мог оказаться помощником «майора». После того как она отчитала охранника в театре, рега решил поквитаться с ней и поставить ее на место, «защитив» от так называемого кинжальщика. Ничего! Если он попытается проделать это снова, она протрет им все стены и пол!

— Реве! — позвала она, и рабыня тут же появилась в дверном проеме. — Сейчас ко мне придет один из актеров. Тебя не затруднило бы приготовить нам чай и какую-нибудь закуску?

Реве с улыбкой кивнула и побежала на кухню. Послышался стук в дверь. Открыв ее, Солли увидела на крыльце Батикама и «майора», который, очевидно, охранял дом снаружи. Они оба вошли в прихожую.

Она не ожидала, что макил по-прежнему будет в женской одежде. Его платье — одно из тех, что носили в пьесах обморочные дамы — отличалось от пышного и величавого наряда, в котором он встречал ее за кулисами театра. Тем не менее, оно еще больше подчеркивало элегантность и утонченность Батикама. Переливаясь оттенками, играя светом и тьмой, это платье придавало особую пикантность ее собственному мужскому костюму. Конечно, «майор» был более красивым и притягательным мужчиной, пока не открывал свой рот. Но макил обладал каким-то необъяснимым магнетизмом. На Батикама хотелось смотреть и смотреть. Его кожа выглядела серовато-коричневой, а не иссиня-черной, чем так гордились аристократы Уэрела. (Впрочем, Солли видела многих черных слуг, и это ее нисколько не удивляло: ведь каждая рабыня должна была безропотно выполнять сексуальные прихоти своего хозяина. ) Через грим макила и «звездную пудру» его лицо источало симпатию и живой интеллект. Взглянув на нее и Сана, а затем на «майора», Батикам издал приятным благозвучный смех. Он смеялся как женщина — с теплой серебристой вибрацией, а не грубым мужским ха-ха-ха. Актер протянул руки к Солли, и она, подойдя к нему, нежно сжала в своих ладонях кончики длинных ухоженных пальцев.

— Спасибо, что пришли, Батикам! — сказала она.

— А вам спасибо за то, что пригласили к себе, — ответил он. — Чудесная посланница звезд!

— Сан! — вдруг возмутилась Солли. — Где же ваша былая сообразительность?

На лице гида промелькнула смущенная нерешительность. Какой-то миг он хотел сказать ей о чем-то, но затем улыбнулся и елейно произнес:

— Да-да, прошу меня извинить. Доброй вам ночи, посланница Экумены! Надеюсь увидеть вас завтра в управлении рудников. В полуденный час, как мы и условились, верно?

Отступая, он надвигался на «майора», который неподвижно стоял в дверном проеме. Солли с вызовом взглянула на охранника, готовая без всяких церемоний напомнить ему о том, с какой радостью он хотел покинуть ее дом. И тут она увидела его лицо. Маска холодной вежливости растворилась в подлинном чувстве, и это чувство было презрением, скептическим и тошнотворным, словно его заставили смотреть на человека, который ел чужое дерьмо.

— Уходите! — закричала она и отвернулась от них. — Прошу вас пройти сюда, Батикам.

Она потянула макила в спальную.

— Только здесь я еще нахожу какое-то уединение.

x x x

Тейео родился там, где рождались его предки — в старом холодном доме у подножия холмов чуть выше Ноехи. Мать не плакала, рожая его, потому что она была женой солдата. Ему дали имя великого сородича, убитого в битве под Сосой. Он рос в непреклонной дисциплине обедневшего, но чистого и древнего рода веотов. Отец, приезжая домой во время редких и краткосрочных отпусков, обучал его искусствам, которые обязан знать каждый солдат. А когда он отбывал в свою часть для несения воинского долга, за мальчиком присматривал старый раб Хаббакам, некогда-то служивший сержантом. Он учил Тейео летом и зимой, с пяти утра и до вечера, позволяя лишь короткие перерывы на молитвы и поклонение богине. Фехтование коротким и длинным мечом сменяла стрельба, после которой начинался бег по пересеченной местности. По вечерам же мать и бабушка учили мальчика другим искусствам, которые обязан знать мужчина. Начиная с двух лет, ему преподавали уроки хороших манер, истории, поэзии и неподвижного созерцания.

День Тейео был наполнен тренировками, уроками и поединками с другими учениками сержанта, но день у ребенка длинный. Иногда выдавались свободные часы, а то и целые вечера для игр в комнате, в поместье или на холмах. Он дружил с любимыми животными: лисьими собаками, пятнистыми гончими, котами-ищейками, рогатыми буйволами и большими лошадьми. Дружить с людьми у него как-то не получалось.

Все рабы семьи, кроме Хаббакама и двух наложниц, считались издольщиками. Они возделывали каменистую землю предгорий и, как их хозяева, любили ее преданно и на века. Дети слуг отличались не только светлой кожей, но и робостью. Они с колыбели привыкали к тяжелой пожизненной работе и знали лишь свои поля, холмы и неизменные обязанности. В летние месяцы они купались с Тейео в заводях на реке. А иногда он играл с ними в войну или вел их в атаку на коровье стадо. Построив в шеренгу этих неотесанных неуклюжих парней, он кричал им: «В атаку! «, и мальчишки мчались на невидимых врагов. «За мной! « — пронзительно орал Тейео, и подростки послушно топали позади него, стреляя наобум из сломанных веток — пум, пум, бу-бум. Но чаще он гулял один: пешком с котом-ищейкой, сопровождавшей его на охоте, или верхом на своей кобыле Тэси.