День рождения
Шрифт:
— Очень хороший план, — шепотом, чтобы не мешать остальным, говорит Ева Балог. — Право же, хороший! Но почему ты не работаешь? Скоро звонок, и ты не успеешь переписать начисто.
— Я думаю, — тихо отвечает Борбала Иллеш и склоняется над тетрадью.
II. День рождения, но не настоящий…
Бори чувствовала, что ей этого не вынести.
Сначала она решила, что отплатит родителям и не будет ни разговаривать с ними, ни отвечать на их вопросы. Пусть заговаривают с ней, а она будет молчать… Она могла бы даже объявить голодовку. Жаль только, что, когда подходит время обедать или ужинать, ее начинает мучить
Нет, для начала она просто не будет сама заговаривать с ними — пусть они поймут, что она думает об их «поведении». Если отец позволяет себе так разговаривать с дочерью, чему уж тут удивляться?! И это в театре, на спектакле «Ромео и Джульетта», как раз тогда, когда всем ясно, что и величайший писатель мира тоже на ее стороне!..
Аплодисменты стихли. Опустился занавес. Антракт.
— Может, выйдем в фойе? — спросил отец.
Он спросил не у нее, а у мамы, что уже само по себе было нехорошо с его стороны: ведь не мамин же день рождения праздновали сегодня. Мама ответила взглядом. «Разумеется! Мы же в Национальном театре!» — говорили ее горевшие радостью глаза.
— Ладно, — сказал отец. — Пошли в буфет!
«Ну и пусть идут, — подумала Бори. — И вообще что за глупая привычка: сажать меня посредине, точно малого ребенка!» Боришка встала, чтобы пропустить отца, но тут же вновь опустилась в кресло и уткнулась в программу.
— Идем, Бори!
Даже в антракте не дают покоя! Она должна безропотно следовать за ними, как рабыня, хотя у нее нет ни малейшего настроения развлекаться. Охотнее всего она забилась бы сейчас куда-нибудь в угол их квартиры… Да, именно в угол: у нее ведь нет своей собственной комнаты, как у Сильвии, и она даже страдать вынуждена у всех на виду — на кухне или в общей комнате…
Мать взяла ее за руку, но Боришка отдернула руку — не хватало еще, чтобы ее водили за ручку, как приготовишку!
Мама не настаивала и взяла под руку папу. Девочка нехотя побрела за ними. В другой раз, будь она не так раздражена и огорчена, Боришка наслаждалась бы праздничным оживлением антракта, этой ни с чем не сравнимой атмосферой театра. Но сейчас ей было не до этого. Увидев на ком-нибудь красивое платье, она тоскливо отводила взгляд или опускала глаза. Где-то рядом стучали модные туфельки — «шпильки»… «Господи, куда ни взглянешь, все напоминает об этом несчастном дне! — думала Боришка. — И зачем только я вообще родилась?!»
— Хочешь чего-нибудь вкусного, Бори? — спросила мама.
Девочка покачала головой. Хотя знала, что в буфете продаются ее любимые пирожные.
— И пить не хочешь?
Нет. Все равно ей предложат, как маленькой, только лимонад или содовую с малиновым сиропом. А она как раз выпила бы кофе, хотя и не любит его, но выпила бы уж потому только, что его пьют все взрослые…
Мама пожелала минеральной и с нескрываемым удовольствием пила ее не спеша, небольшими глотками, с любопытством поглядывая по сторонам. Она смотрела на зеркала, на люстры, на лепные украшения потолка.
— До чего же здесь красиво! — воскликнула мать. — Карчи! Ты посмотри только на эту красоту! Я так счастлива, что наконец-то мы выбрались в театр!
Отец только покашлял вместо ответа.
«Конечно, театр красив и спектакль отличный, — думала Боришка, — но когда у тебя нет настоящего приличного платья и модных туфель!.. О боже, ну почему мои родители не любят свою дочь, как другие?!»
Утром она сама проснулась чуть свет — никто и не будил ее: так ей не терпелось узнать, какие же подарки принесены для нее на кухне. Она все еще надеялась, что там ее ждут висящее на плечиках голубое нейлоновое платье, то самое, что она показывала маме в витрине «Радуги», и туфли на высоких «шпильках». В кухне ее действительно ожидал подарок: новое темно-синее зимнее пальто, которое сейчас, в мае, вообще было ей ни к чему, а главное, это было совсем немодное, обыкновенное детское пальто. Боришка, едва увидела его, тут же расстроилась — тысячу раз она твердила родителям, что предметы первой необходимости не могут быть подарком. К примеру, это зимнее пальто.
Скрипнула дверь, Бори обернулась: на пороге кухни в ночном халате стояла мама и смотрела на нее.
Подойдя к дочери, она улыбнулась, обняла ее и принялась целовать в заплаканные глаза и мокрые от слез щеки.
— «Рыбка рыбку шевелит, рыбка рыбке говорит…» — стала напевать мама.
Это было последней каплей, переполнившей чашу. Боришка вырвалась из объятий матери и бросилась вон из кухни. Влетев в комнату, она увидела отца, сидевшего на краю постели и сладко зевавшего. Потянувшись, он встал ей навстречу, улыбнулся и шутливо потрепал ее за уши. Хорошо хоть, отец не стал ее поздравлять.
— Я говорила, что она обрадуется, — проговорила мать, вошедшая вслед за дочерью в комнату. — Говорила или нет? Даже расплакалась от радости.
Этого Боришка уже не могла вынести. Она стремглав кинулась на кухню, схватила пальто и, вернувшись в комнату, принялась трясти им перед матерью:
— Неужели вы с отцом не понимаете? Зачем нужно было покупать это идиотское пальто, годное лишь для какой-нибудь пятиклассницы?! Почему вы все еще заставляете меня заплетать волосы в косички?! И вообще что вы обо мне думаете?! До каких пор будете считать меня маленьким ребенком?!
Выпалив все это, Бори опустилась на стул.
— Ну, Штефи, — сказал отец, — кто был прав?
«Отец, по крайней мере, может рассуждать, — подумала Боришка, — значит, он предполагал, что их подарок не принесет мне радости, а только огорчение?»
— Стоило тебе ради этого столько работать, — продолжал отец. Он схватил пальто, распяленное, словно шкура убитого зверя, на руках у дочери, и швырнул его на кресло. — Вот тебе благодарность за то, что ты, не жалея сил, гнула спину, вывозила грязь за Шольцами! А ведь я тебя предупреждал! Ну что ж, я даже не жалею, что все так и случилось! По крайней мере, на будущее будешь знать, стоит ли лезть из кожи вон, чтобы одевать свою доченьку. Видишь, как она тебя за это отблагодарила…
Мать, ничего не ответив, вышла на кухню. Слышно было, как она гремела посудой, готовя завтрак. Бори поняла: случилось что-то непоправимое, хотя никто не кричал на нее, не ругал. Она вытерла слезы с лица. Наверное, она не права. Мама действительно очень заботлива. Но ведь о ней, Боришке, нельзя сказать, что она не уважает ее, не ценит эту мамину заботу. Только почему они не хотят понять, что бессмысленно дарить ей то, что ей не нравится. Она уже вполне взрослая, и родителям пора признать это! Ей четырнадцать лет! К тому же она не первый у них ребенок. Старшая — Цила, ей двадцать один год, и она три года как замужем… Вот Сильвии Ауэр только шестнадцать лет, а она уже давным-давно сама определяет, что ей носить. Это лишь на нее, Боришку, все еще смотрят как на малого ребенка…