День саранчи. Подруга скорбящих
Шрифт:
Выйдя на шестом этаже, он почти развеселился. Он шагал бодро, совершенно забыв о руках – постоянном предмете тревоги. Он подошел к 611-му и собрался постучать, но вдруг испугался и опустил кулак, не донеся его до двери.
Он не справится. Пусть пошлют мисс Карлайл.
Коридорная, наблюдавшая за ним издали, подошла, отрезав путь к отступлению.
– Не отзывается, – поспешно объяснил Гомер.
– Вы хорошо стучали? Эта девка у себя.
Не дожидаясь его ответа, она забарабанила в дверь.
– Открывайте! – крикнула она.
Гомер услышал внутри
– Простите, кто там? – спросил беззаботный голос.
– Бухгалтер Симпсон, – сказал он сипло.
– Заходите, пожалуйста.
Дверь отворилась пошире, и Гомер вошел, не смея оглянуться на коридорную. Его вынесло на середину комнаты, и там он замер. Сперва в нос ему ударили тяжелые запахи перегара и застоявшегося табачного дыма, но потом сквозь них пробился металлический аромат духов. Его взгляд медленно описал круг. По полу была разбросана одежда, газеты, журналы, бутылки. Мисс Мартин забилась в уголок кровати. На ней был мужской халат из черного шелка с голубыми отворотами. Ее коротко остриженные волосы цветом и фактурой напоминали солому, и сама она была похожа на мальчика. Розовая пуговка носа, синие пуговки глаз и красная пуговка рта довершали ее сходство с ребенком.
Гомер был так захвачен нараставшим в нем возбуждением, что не мог ни говорить, ни думать. Он зажмурился, желая оградить, бережно выпестовать то, что он ощущал. Бережность была необходима, потому что, если он поспешит, все может увять, и он опять остынет. Возбуждение росло.
– Уходите, пожалуйста, я пьяная, – сказала мисс Мартин.
Гомер не шевельнулся, не ответил.
Вдруг она заплакала. Хриплые, отрывистые звуки шли как будто из живота. Она закрыла лицо руками и застучала ногами по полу.
Чувства Гомера были так напряжены, что голова его упорно покачивалась, как у китайского болванчика.
– Я на мели. У меня нет денег. Я без гроша. Я на мели, слышите?
Гомер вытащил бумажник и двинулся на девушку так, словно собирался им ударить.
Она отпрянула, съежилась и заплакала громче.
Он уронил бумажник ей на колени и стоял над ней, не зная, что делать. При виде бумажника она улыбнулась, но всхлипывать не перестала.
– Садитесь, – сказала она.
Он сел рядом с ней на кровать.
– Какой вы странный, – застенчиво проговорила она. – Вы такой славный, я просто готова расцеловать вас.
Он обхватил ее и прижал к себе. Его порывистость напугала девушку, и она попробовала вырваться, но он не отпускал и начал неуклюже ласкать ее. Он совершенно не сознавал, что делает.
Он понимал только, что ощущает нечто упоительно-сладостное и должен разделить эту сладость с несчастной рыдающей женщиной.
Всхлипывания мисс Мартин начали затихать и вскоре прекратились совсем. Он чувствовал, что она ерзает и к ней возвращаются силы.
Зазвонил телефон.
– Не подходи, – сказала она, снова начиная всхлипывать.
Он мягко отстранил ее и неуклюже двинулся к телефону. Звонила мисс Карлайл.
– У вас все в порядке? – спросила она. – Или вызвать полицию?
– Не надо, – сказал он и повесил трубку.
Все кончилось. Он не мог вернуться к кровати.
Его безнадежно несчастный вид рассмешил мисс Мартин.
– Давай сюда джин, бегемотище, – весело крикнула она. – Вон он, под столом.
И он увидел, что она недвусмысленным образом вытянулась на постели. Он выбежал из комнаты.
Теперь, в Калифорнии, он плакал оттого, что больше никогда не видел мисс Мартин.
На другой день директор сказал ему, что он хорошо справился с поручением и что она расплатилась и выехала.
Гомер пытался ее разыскать. В Уэйнвилле были еще две гостиницы, маленькие и захудалые, и он наводил справки в обеих. Осведомлялся он и в меблированных комнатах – но безрезультатно. Она уехала из города.
Он вернулся к привычному распорядку: десять часов – работа, два часа – еда, сон – остальное. Потом он простудился, и ему посоветовали уехать в Калифорнию. Он вполне мог на время бросить работу. Отец оставил ему шесть тысяч долларов, а за двадцать лет бухгалтерской работы в гостинице он накопил по меньшей мере еще десять.
9
Гомер вылез из ванны, кое-как вытерся жестким полотенцем и пошел одеваться в спальню. Он еще больше погрузился в оцепенение и пустоту, чем обычно. Так бывало всегда. Чувства вздымались гигантской волной; она громоздилась все выше, выше, заворачивалась и, казалось, должна была смести все на своем пути. Но она не обрушивалась. Что-то всегда случалось вверху на самом гребне, и волна расплывалась, сбегала назад ручейками, как в водосточной канаве, оставляя после себя, самое большее, тяжелый осадок.
На одевание у него ушло много времени. После каждой вещи он останавливался и отдыхал – в отчаянии, несоизмеримом с затраченными усилиями.
Еды в доме не было, а магазин находился на Голливудском бульваре. Сперва он решил подождать до завтра, но потом, хотя не чувствовал голода, передумал. Было только восемь часов, а прогулкой можно было убить время. Если он не тронется с места, искушение снова уснуть может сделаться неодолимым.
Вечер стоял теплый и очень тихий. Он начал спускаться под гору, держась обочины тротуара. Между фонарями, где тьма была гуще, он ускорял шаги, а в каждом круге света – ненадолго останавливался. К тому времени, когда он вышел на бульвар, он с трудом заставлял себя идти шагом. На углу он несколько минут постоял, чтобы прийти в себя. Он настороженно замер, готовый к бегству; страх сделал его чуть ли не грациозным.
После того как несколько человек прошли мимо, не обратив на него никакого внимания, он успокоился. Он поправил воротник пальто и приготовился к переходу улицы. Не успел он сделать и двух шагов, как кто-то его окликнул:
– Эй, прохожий.
Это был нищий, который приметил его из темного подъезда. Безошибочное профессиональное чутье подсказало ему, что Гомер будет легкой добычей.
– Не одолжишь пять центов?
– Нет, – ответил Гомер неуверенно.
Нищий рассмеялся и повторил вопрос с угрозой: