День Шестой
Шрифт:
По рации помянули меня, я прибавил громкость:
– Белый на связи.
– Белый, здесь Гном. На старте приняли, спасатели выезжают. Как у тебя там?
– Пока ничего. Будет минутка - свяжись с Чижом, скажи, чтобы не беспокоился. Да, и найди меня потом у подъемника - с меня причитается.
– Не стоит, Белый, какие проблемы...
– Найди меня. Чистого неба.
– Понял, спасибо. Держись там...
Я расстелил целлофан на снегу, расстегнул замки на подвеске Татьяны и осторожно взял ее на руки. Черт, никогда не думал, что придется нести
Оставалось понять, насколько глубоко в ней сидит эта деревяшка. Я попытался ощупать рану сквозь комбинезон, но, видимо, действовал грубо: Татьяна вздрогнула, судорожно вздохнула и открыла глаза.
– Где я?
– Глаза, мутные от боли, кажется, не замечали меня, руки в перчатках сжались в кулаки, она попыталась приподняться.
– Лежи-лежи.
– я придержал ее, чувствуя, как под руками напрягаются плечи.
Она остановила на мне взгляд:
– Санечка...
Она никогда не называла меня так. Никогда. Я дотянулся до своей подвески, достал фляжку с коньяком, отвинтил крышку и приложил ей к губам. Она глотнула, закашлялась, я заставил ее сделать еще пару глотков. Уселся, положив ее голову к себе на колени, закурил.
– Ты почему здесь?
– У нее в глазах появилась живинка.
– Ногу не чувствую...
– Отлежала.
– Нет.
– Она нахмурила брови, вспоминая.
– Я садилась в елки...
– Садилась, садилась. Лежи.
– Я прижал ее голову к груди.
– Будешь еще коньяк? Или шоколадку?
– Не заговаривай мне зубы.
– Кажется, она приходила в себя.
– Я все помню. Выше было зеленое крыло, и был Никита... А Никита где? Почему нога болит?
Она снова попыталась приподняться, вздрогнула, закусила губу - видимо, рана отозвалась.
Мне нельзя было давать ей смотреть на рану - по крайней мере, до прибытия спасателей. Для женщины лучше головы лишиться, чем увидеть шрам на ноге. А шрам наверняка останется, пусть спасибо скажет, что так отделалась...
– Не брал я твоего Никиту. Не знаю, где он.
– Улетел...
– она обмякла.
– Улетел, да?
– Не знаю. Не хочешь коньяку - я выпью.
– Пей.
– она затихла.
– Можно, я посплю немного? Спать очень хочется...
Само собой, ей хотелось спать - после кровопотери.
– Спи, спи.
– Я расстегнул комбинезон, стащил через голову свитер и накрыл ее.
– Спи.
Пробурчал свой дежурный тост: "Ну, за успех нашего безнадежного предприятия!", допил оставшийся во фляжке глоток коньяку и сел поудобнее, качая ее на руках, как ребенка. Она вздрагивала во сне, и я вздрагивал вместе с ней...
...Спасатели обстоятельно делали свое дело - двое сразу занялись Татьяной, раскрыв медицинский чемоданчик, один помог подняться на ноги мне. Помощь была кстати, ноги совсем затекли.
Еще один, широкоплечий, прошелся вокруг, осматривая место,
– Это кто у нас холодным оружием разбрасывается?
В руках у него был мой нож, серебристая рыбка.
– Это мой.
– Я сделал пару приседаний, разминая ноги.
Он с интересом посмотрел на меня, качнул нож в пальцах, пробуя баланс, и уважительно хмыкнул.
– Хороший инструмент.
Я протянул ему ножны:
– Возьми.
Он немного поколебался.
– Просто так не могу. Давай меняться.
– он снял с пояса свой, достал из ножен, чтоб я видел, что обмен равноценный. Есть определенный ритуал при обмене оружием, мужики уважительно относятся к таким вещам.
Я кивнул и взял его нож. Спасатели, хлопотавшие вокруг Татьяны, уже погрузили ее на носилки. Один что-то тихо говорил ей, она вяло кивала в ответ.
Можно было двигаться в путь.
– А с этим что?
– бородатый мужик показал на лохмотья "Релакса", который успели сдернуть с деревьев.
– А ничего. Хотя...
– Я подошел к тому, что осталось от крыла, достал подаренный нож и, отхватив кусок хрустящей желтой ткани, протянул ему:- На память.
Взять подвеску мне не дали.
– Иди, иди, тебе сегодня и так досталось.
– Двое взяли носилки с Татьяной, один - ее подвеску, один - мою.
– По дороге расскажешь, как ты ее снимал.
– Мужики, мне бы еще свое крыло захватить.
– Пошли.
"Консул" лежал в сугробе. Попросив у него прощенья за хамское отношение, я хотел затолкать его в рюкзак комом, но ребята шустро расстелили его и помогли "слистать"*, посмеиваясь: "Ваших тут столько на деревьях развешивается, что мы парапланы лучше вас складываем".
Топая за ними, я сосредоточился только на том, чтобы не отставать. Они шли по горам, как по асфальту, при этом перебрасываясь шуточками. Юмор был тот еще; у людей, много повидавших, вырабатывается характерное отношение к жизни.
Когда мы вышли к стоявшему на дороге "уазику", я уже был почти готов бросить курить. Они сноровисто погрузились, мне досталось откидное сиденье возле двери. Прикрыв глаза, я смотрел, как спасатель, несший носилки, разрезал рукав Татьяниного комбинезона и, что-то ласково приговаривая, поставил ей капельницу. Только теперь я увидел, что у него совсем седые виски.
Татьяна смотрела на меня. Я закрыл глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом. Сцена из бульварного романа - благородный рыцарь и спасенная принцесса. тоже мне...
В поселок мы вернулись, когда уже смеркалось. Народ у подъемника не расходился, ожидая чего-то. "Уазик", скрипнув тормозами, остановился, толпа сгрудилась вокруг машины; пилоты, лыжники, подгулявшие отдыхающие- казалось, все были здесь, не хватало только репортеров с камерами. Болезненное любопытство посторонних и без того мешает жить, а в такие моменты становится просто невыносимым. Я распахнул дверь, взвалил не плечо рюкзак с парапланом (плечо, однако, болело) и рявкнул: