Шрифт:
— Простите меня, святой отец, ибо я согрешил!
Бран всхлипнул и уронил слезу размером с голубиное яйцо.
— Да ну? — усомнился Патрик.
— Страшно согрешил!
Ноги толстяка подогнулись, и он бухнулся перед священником на колени. Церковное крыльцо обречённо скрипнуло.
По частоте таких падений Бран держал первое место среди жителей общины. Иногда у Патрика закрадывалась мысль, что жирный олух пытается таким образом контролировать свой вес. В тот день, когда у преподобного не хватит сил,
— Что говорят по этому поводу Два Ствола? — философски осведомился Патрик, не делая и попытки помочь духовному сыну.
Бран уставился на него снизу вверх. В таком ракурсе он напоминал молочного поросенка на рыночном прилавке. Крепкого такого, переросшего поросеночка. С пятидневной щетиной.
Мимоходом отметив, что это заимствованное воспоминание, Патрик поощрительно улыбнулся толстяку.
— Ну же, Бран!
— Оберни деньги, посчитай стволы, пристегни ремень? — выдавил тот после мучительных раздумий.
Священник укоризненно покачал головой.
— Друг мой, Слово должно идти прямо к сердцу. Подумай еще.
Бран даже вспотел от натуги. Или от непривычки к долгому стоянию на коленях.
— Не помню, святой отец.
— Лишний вес тебе на мозги давит! — процитировал Патрик. — Запомни это и не пытайся думать своей головой. Предоставь мне решать, греховно ли твое деяние. Так что ты натворил?
— Я влепил Фани оплеуху!
Бран уткнулся в колени Патрику и облегченно зарыдал.
Пару минут священник выжидал, положив руку на содрогающееся плечо. Наконец толстяк шумно всхлипнул, и Патрик потянул его вверх.
— Ты сильно разозлился, сын мой?
— Она обозвала меня паучьей мошонкой! — Бран вытер слезы, нагнулся и ожесточенно потёр колени.
«Весьма образное сравнение», — мысленно одобрил Патрик. А вслух нравоучительно заметил, что слово может быть как легче пера, так и тяжелее камня. Лишь тому, кто слышит, дано наделять его весом.
— И бросила в меня дохлой чайкой! — выкрикнул Бран.
Если бы Патрик умел вздыхать, он бы вздохнул. Порой ему остро не хватало этой функции.
— Дурно не то, что ты ударил ее, Бран. А то, что вышел из себя.
Священник обернулся и прищурился, пытаясь рассмотреть в стайке вопящих детей рыжую головенку Фани.
— Она в сознании?
— Господь всемогущий, да вы что! — испугался Бран. — Облаяла меня и удрала.
Но Патрик уже и сам обнаружил на ветке дерева знакомую фигурку. Судя по тому, что он видел, девочка не оставила своих упражнений на точность броска. Только на сей раз мишенью выступали сыновья Брана.
— Она швыряет в них овечьим дерьмом! — взвизгнул толстяк и дернулся, но Патрик удержал его на месте.
— Чему я учил тебя, сын мой?
Под его укоризненным взглядом Бран густо покраснел.
— Спокойствием и благожелательностью душа очищается от скверны.
— Вот именно. Предоставь своим мальчикам самим получить этот небольшой урок.
Бран покорно склонил голову.
— И помни, что чрезмерная забота ведет к беде! Невмешательство — вот главный принцип воспитания. Ты понял меня?
— Да, святой отец.
Из-под дерева донеслись вопли, полные бессильной ярости. Фани определенно делала успехи.
— Гнев есть обратная сторона радости, ненависть — обратная сторона любви. — Патрик двинулся вдоль берега, и Бран, пыхтя, последовал за ним. — Ты чрезмерно печешься о своем достоинстве. Потому-то тебя так рассердила выходка девочки. Завтра в наказание будешь помогать её отцу латать крышу амбара.
За его плечом жалобно пискнули. Патрик подождал, но других звуков не последовало: несчастный Бран, похоже, заранее пытался справиться со своей боязнью высоты.
— Что говорит нам Американский Психопат? — священник остановился и поднял палец к небесам. — Если у девки хороший характер, это подозрительно!
В сотне шагов от них на краю скалы в наспех выстроенной будке высилась крепкая фигура сторожевого. Патрик не умел читать мыслей, но доподлинно знал, о чём думает молодой Рот. Его, лучшего охотника общины, заставили торчать здесь как чучело на огороде и беспрестанно пялиться в море, словно оттуда могла показаться баба с упругими сиськами. Ещё и вручили трещотку, будто в издевку: мол, наслаждайся её истошным визгом, малыш. А всё священник, будь он неладен!
Впрочем, трещотка должна была подать сигнал лишь один раз. Или не подать вовсе.
Патрик снова обернулся к толстяку:
— Что делает тебя сильным?
— Безучастность!
— Безучастность, — многозначительным эхом повторил священник.
— Клянусь, святой отец, я буду безучастен как скала!
В доказательство Бран стукнул себя в грудь и зверски выпучил глаза.
«Вздохи! — подумал Патрик. — Как бы пригодились вздохи…»
Оставшись один, он не сразу вернулся в церковь, а постоял на берегу, глядя в ту сторону, где дрожала и вновь натягивалась тонкая нить горизонта. Со стороны казалось, будто священник о чем-то размышляет. На самом деле Патрик высматривал плавучие средства.
Ничего. Ни лодки, ни даже самого завалящего плота. Патрик весь превратился в зрение; он видел чаек, ныряющих за добычей в трех милях от берега, видел дрейфующий ковер водорослей, рассматривал унесенный отливом труп собаки, который облепила стайка рыбешек… Тончайшая настройка всех систем позволяла ему улавливать движение огромной рыбины, стремительно движущейся на глубине к месту пиршества. Он мимоходом фиксировал ее размеры и скорость, отмечая, что подобные существа прежде не появлялись возле этих берегов.