День триффидов (авторский сборник)
Шрифт:
Я узнавал все больше, и это помогало мне жить. Еще я наконец начал понимать, что говорил дядя Аксель. Но мы осознали и трудности, от которых нам не удавалось избавиться. Трудно было запомнить, что окружающие не должны замечать внезапно возросший запас наших знаний. Нелегко сдержаться, слыша ошибочные суждения о мире, или делать свою работу так, как мы были приучены, хотя благодаря Майклу мы узнавали, как облегчить любой труд…
Случались и опасные моменты. Например, ляпнешь что-нибудь, не думая, — и взрослые поднимут брови, с подозрением на тебя глядя. Или выскочишь со своим предложением, когда никто этого не ждет. Но чем дальше, тем меньше ошибок мы совершали, ведь опасность жила рядом. Медленно, неуверенно, наудачу мы учились избегать прямых подозрений и жить двойной жизнью. Прошло целых шесть лет, прежде чем опасность подступила к нам вплотную.
Собственно, мы жили довольно сносно вплоть до того дня, когда внезапно узнали, что нас не восемь, а девять.
Глава 9
Поразительно, что моя младшая сестра Петра казалась такой нормальной. Ни один из нас не подозревал ее ни один. Она была такая веселая, такая хорошенькая Так и вижу ее — маленькая непоседа с короткими золотистыми кудрями, носится туда-сюда, таская за собой безобразную косоглазую куклу, которую она обожала. Она и сама еще походила на игрушку, как все дети. Петра часто плакала, смеялась, потом затихала, прыгала, бегала и падала. Я очень любил ее, и даже мой отец питал к ней нежные чувства. Мне и в голову не приходило, что она чем-то отличается от всех, пока не произошел тот случай.
Мы собирали урожай. Сначала косили вшестером, а потом я передал косу соседу, собираясь помочь метать стога, и тут меня стукнуло… Такого я еще не испытывал. Вот я начал вязать сноп… и вдруг почувствовал страшный удар по голове, или нет, в голове… Я, наверное, пошатнулся. Потрясение было столь сильным, что я даже не успел подумать, бежать или нет, в голове моей засела боль, будто крючок застрял, и я повиновался призыву. Выронив сноп, я помчался по полю, мимо изумленных, смазанных лиц. Я бежал неведомо куда, ощущая лишь, как это срочно. Через поле, мимо ограды, вниз по пастбищу к реке…
Скатываясь по берегу вниз, я заметил, что по полю Энгуса Мортона, обгоняя ветер, к реке несется Розалинда.
По берегу, через мостик, к омуту. Ни секунды не — сомневаясь, не задерживаясь, с разбегу в воду — и я вынырнул возле Петры. Она из последних сил цеплялась руками за какой-то кустик, держа нос над водой. Еще чуть-чуть и она бы сорвалась. Быстро доплыв до нее, я схватил сестру на руки.
Боль в голове сразу прекратилась. Я обхватил ее одной рукой, поплыл к берегу. Нащупав дно, встал и увидел над собой обеспокоенное лицо Розалинды.
— Кто это? — спросила она вслух дрожащим голосом и приложила руку ко лбу. — Кто на такое способен? Я ответил.
— Петра?! — повторила Розалинда, недоверчиво уставившись на девочку.
Я вынес сестренку на берег, положил на траву. Она была без сил и почти без чувств, но ничего плохого с ней не случилось.
Розалинда подошла, опустилась перед ней на колени. Мы оба молча смотрели на промокшую одежду, слипшиеся кудряшки… Потом посмотрели друг на друга.
— Я не знал. Я и понятия не имел, что она — одна из нас.
Розалинда прижала кончики пальцев к вискам, слегка покачала головой и встревоженно взглянула на меня.
— Нет, она похожа на нас, но она другая. Никто из нас не умеет так… звать. В ней что-то большее…
Тут набежали люди — и с нашего поля, и вслед за Розалиндой. Никто не мог понять, почему Розалинда вылетела из дома как на пожар.
Я взял Петру на руки, чтобы отнести ее домой. Кто-то спросил:
— Но как же ты узнал? Мы ничего не слышали! Розалинда обратила к спрашивавшему изумленный взгляд.
— Не слышали?! Она так орала! По-моему, ее было слышно в Кентаке!
Казалось, нам удалось убедить их. Хотя я молчал — дело в том, что все наши взволнованно интересовались, что произошло, а я мысленно просил их подождать, пока мы с Розалиндой останемся одни и сможем все рассказать, не вызывая ничьих подозрений.
В ту ночь, впервые за много лет, мне снова привиделся кошмар. Но когда отец занес сверкающий нож. Отклонение, дрожавшее в его руках, не напоминало Софи. Это была Петра. Я проснулся, весь в холодном поту.
На следующий день я попытался мысленно поговорить с Петрой. Важно было объяснить ей все прежде, чем она себя выдаст. Я долго пытался, но ничего не получалось, да и остальные старались — ничего! Может, лучше словами?
Воспротивилась Розалинда:
— Видимо, страх разбудил ее способности, хотя она ничего не сознает, может, и знать не знает, как все случилось. Если попытаться сразу все объяснить, мы только увеличим риск. Ей же всего шесть лет, не стоит перегружать малышку — это нечестно и опасно.
Остальные согласились. Мы все знали, как трудно следить за каждым словом, даже если делаешь это годами. И мы решили отложить разговор с Петрой до тех пор, пока не возникнет острая необходимость, или до другого случая, словом, подождать, пока она повзрослеет, если удастся. А пока будем пытаться налаживать связь с ней.
Причин, мешавших нам жить спокойно, как прежде, вроде бы не было. Не было и выбора — ведь если нам не удастся сохранить тайну, мы все погибнем.
За последние несколько лет, взрослея, мы начали лучше понимать окружающих. Лет пять-шесть назад наши мысленные «беседы» были скорее игрой, однако теперь, чем больше мы понимали, тем более мрачной становилась наша беспокойная «игра». В сути-то своей она не изменилась. Но ясно было, что тайну нужно хранить, то есть скрывать наше истинное «я» — наше «мы». Ходить, разговаривать, жить, как все. Мы обладали даром, лишним чувством, которое, как горько говаривал Майкл, могло быть благом, а стало нашим проклятием. Глупейшая «норма» была бы лучше. «Нормальные» принадлежали к обществу, а мы — нет. Мы должны были не раскрываться, не общаться мысленно, когда хотелось, не использовать свои знания, не выказывать свое отличие.
Мы вели жизнь обмана, укрывательства, молчания. Майкла больше, чем всех нас, раздражала перспектива вести себя так до конца своих дней. У него было богатое воображение, и он уже сейчас представлял себе, к чему нас может привести постоянная необходимость самоподавления, но и он ничего не мог предложить взамен. Что до меня, я считал, что раз эти «не» нужны нам для выживания, то и я должен их соблюдать. Лишь смутно я начинал осознавать отсутствие положительного начала в такой жизни. Чем старше я становился, тем острее делалось чувство опасности.