День твоего рождения
Шрифт:
И тут на пороге возник - у Федора аж дыхание перехватило - отец Лены Петр Силыч… Он кивнул, закашлялся смущенно в кулак и сказал:
– Я вот тут деньги принес.
– Но мы вас не знаем, - сказал батяня.
– Знаем, - сказал Федор и густо покраснел.
Лицо Лены стояло перед ним: огромные глаза и золотые волосы.
Друзья детства дружно обернулись к Федору, точно только его увидели. И батяня воззрился пораженно.
И мамка разглядывала, и на лице ее была написана какая-то мука. Что-то мучительно вспоминала.
Лена
– Ежели Джонову Тоню посадят, грех нам всем на душу до конца дней, - сказал седой дядька. Они стояли у голубятни, шуршали деньгами.
– А помнишь, Ваня, когда Тоня сюда приехала? Как они поженились-то. Голенастая такая пацаночка, а теперь…
– Все мы теперь, - сказал третий и пошлепал лысого по голове.
Они рассмеялись, и Лена поняла. Вот, значит, про какую Тоню речь. И возмутилась: а Федор молчал!
Молчал? Она сама себя осадила. Вспомнила тот день. Ливень тот и глупый разговор. Разобиделась тогда, ах ты боже мой! А парень про себя сказал. Думал, хоть у меня нормально, если худо у него… Вот что… Мать, значит. Кто она у него? Продавщица?..
Ей было все равно, кто у Федора мать. Вон даже эти пьяницы собирают деньги, чтобы помочь, так разве она может сидеть спокойно?
Лена откатилась от окна. Окликнула папку. Он вошел - очки на кончике носа, в руках газета. Посмотрел на нее вопросительно.
– Папа!
– воскликнула она.
– У Федора беда, а он молчит, понимаешь? Мать на работе просчиталась, что ли… Деньги ему нужны.
– Сколько?
– спросил отец.
– Не знаю.
Он был отличный человек, папка. Исчез, вернулся переодетым, поправляя галстук. Спросил, какая квартира. Лена знала только подъезд. Вошла мамуля, заморгала глазами, узнав, в чем дело, потом закивала головой:
– Конечно, о чем речь! Помочь надо. Но кто они, эти люди? Мы их не знаем.
– Ах, мамуля!
– Лена закатила глаза. Отец ей помог, спросил мамулю:
– Ты Федора видела?..
– И ушел.
Мамуля Лену к дивану подкатила, села сама. Вот они и вдвоем остались. Странно, она с папкой чаще бывала, чем с мамулей. У той все кухня да кухня. Понять можно, надо кормить их, но все же…
– Ленусик, - сказала мамуля, гладя ей руку, - ты, конечно, примешься ругаться, и папа со мной не согласится, но ты послушай… Может, не надо?
– Что?
– С мальчиком с этим, с Федей, дружить?
Лене захотелось что-нибудь выкинуть или сказать мамуле резкое словечко, но она сдержалась. Спросила:
– Почему?
Мамуля засмеялась.
– Он совсем на тебя не похожий, у него другая судьба, голубей вон гоняет…
– Хочешь сказать, я не могу голубей гонять? Допустим. Не могу. Что дальше?
Мамуля без конца моргала глазами, и это раздражало Лену.
– У тебя же есть подруги, - заспешила она.
– Зиночка, например, девочки по комнате, наконец, в интернате мальчики есть…
Лена все поняла, и, странно, не злость, не обида всколыхнулась в ней, а жалость к мамуле. Вот она и опять щадит ее, опять жалеет, старается, чтобы не случилось чего, что потом доставит ей горе, печаль, боль.
Лена протянула к мамуле руки, та охотно подалась вперед. Лена прижала к себе маму и погладила, как маленькую, по голове.
– Не бойся, - шепнула, - не бойся, я все знаю.
– Что знаешь?
– отстранилась мама.
– Что меня ждет разочарование. Обида. Потеря.
– Нет, нет!
– фальшиво воскликнула мамуля.
– Я имела в виду совсем другое.
– Что же?
– рассмеялась Лена.
– Хорошо, - ответила мама, - раз ты настаиваешь, хорошо. Он не поймет, что ты больная. Не поймет, что между вами нет равенства.
– Достаточно, мамочка, - сказала Лена, теперь уже злясь.
– Это все разные слова про одно и то же.
Раздался звонок. Мамуля побежала открывать, должно быть, вернулся отец. Но из прихожей послышались восклицания - и еще один женский голос, страшно знакомый.
– Мамочка!
– крикнула Лена, срываясь с места.
В комнату входила Вера Ильинична, с цветами в одной руке и коробкой торта в другой. Цветы и коробка полетели на диван, Лена повисла на шее учительницы, повизгивая от радости. Вера Ильинична уселась напротив Лены, и та разглядывала ее, приговаривая:
– Ну-ка дай на тебя поглядеть! Какая ты стала? Прическа шик-модерн, просидела в парикмахерской не меньше двух часов! А вот под глазами круги - сколько забот! Ну, как там девчонки?
Девчонки! Лена только сейчас, сию секунду, с появлением классной мамочки, подумала, что про девчонок она совсем-совсем забыла. Помнила, думала, скучала - и вот появился Федор, и все ушло, все отдалилось, даже интернат.
– Мамочка, - заскулила Лена, - я домой хочу, в интернат, ко всем!
– А глаза ее смеялись, и ей вовсе не было скучно и не хотелось в интернат; ведь там не будет ливня, голубей, Федора, поцелуев, солнечного затмения, одуряющего запаха стружки и добрых пьянчужек, выручающих Тоню.
– Неправда, - сказала Вера Ильинична.
– Это раньше я многого в вас не понимала, а теперь понимаю все и по твоим глазам вижу, что у тебя много новостей!
– Полный короб!
– воскликнула Лена, и мамуля кивнула, подтверждая ее слова, вздыхая, подбирая цветы с дивана и коробку с тортом.
– Я исчезаю, - сказала она грустно.
– Исчезаю, чтобы поставить цветы в вазу и чай на плиту, но перед тем хочу спросить, Лена, какая разница между мамулей и мамочкой?
В ее голосе слышались грусть, и Лена подумала, что грусть ее обоснованна: она звала маму мамулей иногда с иронией и не считала нужным свою иронию скрывать.