День войны
Шрифт:
но не умрем, а небо посетим
в том смысле, что в айфоне и смартфоне
начнем перемещаться по сети.
К любой планете устремят нас кони,
машины, самолеты, корабли,
точней такие силы телепорта,
какие оторвут нас от Земли.
Для этого нужна работа Ворда,
стекающая к горному уму
безумно, сильно, ярко и безбожно.
Заговорив, сказала бы Муму:
Россия без самой себя возможна.
* * *
Пророк
я на земле у вас гощу.
В моем уме – библиотека.
Я не использую пращу.
Я в Голиафа целюсь словом,
чтоб поразить его навек.
Я до рождения основан
морей, озер и горных рек.
Людей, которых я придумал
и не отправил на погост.
А потому в конечной сумме
во мне десятки тысяч звезд.
Они сверкают и сияют,
как всяк убийца и злодей.
На ринге я пошлю в нокаут
одним ударом всех людей.
* * *
Салфетки, салфетки, салфетки, салфетки,
но ты их сжигаешь в уме и костре.
Чирикаешь вечером на синей ветке
и слушаешь попросту доктора Дре,
который к тебе не приедет сегодня,
а завтра подумает или пройдет.
Тебе хорошо возле Гроба господня,
к тебе двадцать первый приблизился год,
зашел в твою комнату около сердца,
где ты обижаешь и гладишь кота.
Растишь на балконе томаты и перцы,
хоть в фильме сниматься взялась Высота,
пытаясь сыграть проститутку и горе
одетого в шорты и вальс Валери.
Пора тебе ехать на Черное море,
тебе на плечо сядут там снегири,
расскажут тебе о такой перестройке,
какая не снилась еще никому.
На курсах шитья, холокоста и кройки
ты душу свою завещаешь тому,
кто бродит и ищет пещеру в пещере.
Желаешь на рынке продать пару плазм,
поскольку ты знаешь о том, что твой череп
содержит в себе в чистом виде оргазм.
* * *
Полет шмеля, звучавший отовсюду,
закончился падением шмеля
в прохладу, утро, радость, веру, чудо.
Еще вчера, всевышнего моля
о сладостном спасении, ты села
с подругой и товарищем в такси.
Рисунок на стекле кусочком мела
нарисовала: звезды на оси
бинокля возле глаз Акутагавы,
который смотрит оперу Жизель.
Вполне добилась невесомой славы
и в тире поразила сразу цель,
покрасила губнушкой свои губы,
взяв куклу всамделишную в кровать.
Отправила письмо себе, сугубо
безличное, чтоб после прочитать
и выкинуть на улицу с балкона.
Космическое сделала тату,
упав на землю трижды с небосклона.
Учуяла котенка за версту,
позавтракала в ресторане Снится.
Отправилась потом на променад,
где жизнь твою взяла в полет синица.
Застыла меж чугунных колоннад,
задумала писать новеллу Повар,
когда шепнул тебе на ухо хач:
юрист есть Педро, плотник – Альмодовар,
а Кабальеро – инженер и врач.
* * *
Две тысячи двадцатый год
закончится в двадцатом веке.
Внезапно съела бутерброд,
взяла стихи в библиотеке,
прошлась по городу во тьме,
образовала четвереньки,
когда искала нож в уме,
чтоб резать прошлое и деньги.
Ловить тропическое над
столом с креветками и дыней.
Приобрела в киоске ад,
сняла с деревьев черный иней.
Не посмотрела ни на что,
хотя отметила в блокноте
сухую мысль времен Кокто.
Потосковав о самолете,
взялась улыбку на лице
переправлять в дожди и слякоть.
Ты знаешь, девочка, в конце
любого фильма надо плакать.
* * *
Небо на корточки село при всех,
стало пить пиво, выплевывать семечки
и издавать государственный смех.
Значит, ты крошка, та самая девочка,
что стариком посчитала меня.
Я не подумал вернуть тебе молодость,
жаря шашлык под эгидой огня.
Ты мне прости эту вешнюю холодность -
просто зима до конца не ушла,
снег еще падает мельком на улицы.
Пусть продырявила Цоя Игла,
будь человеком, красавицей, умницей,
ласточкой, феей, фантомом, страной,
где от арбузов трещат подоконники.
Крась свои волосы кровью и хной,
пей в ресторане и клубе джин-тоники,
бей на плече у себя комара,
чтобы зашло послевкусие крекера.
Скоро придет на планету жара
из головы и нутра Шварценеггера.
* * *
В дому убралась за пять сек,
заправив лаваш горчицей.
– Я пьяный собой человек, -
стала израильской птицей.
Купила себя у себя.