Денежно-весовые системы домонгольской Руси и очерки истории денежной системы средневекового Новгорода
Шрифт:
рубль = 13 гривнам = 91 беле = 364 кунам = 170,1 г серебра,
гривна = 7 белам = 28 кунам = 13,08 г серебра,
бела = 4 кунам = 1,87 г серебра,
куна = 0,467 г серебра [449] .
Переход от гривны серебра к рублю, как видим, не затронул мелких единиц системы. От гривны серебра были как бы «отрублены» 2 гривны (отсюда, по-видимому, и термин «рубль»), но величина гривны и белы осталась неизменной.
Более глубокие перемены связываются с началом чеканки собственной монеты в Новгороде в 1420 г., когда новгородская денежная система приобрела такой вид:
449
Янин В. Л. Берестяные грамоты… С. 173.
рубль =15 гривнам + 6 денег = 216 денгам = 170,1 г серебра,
гривна = 14 денгам = 11,06 г серебра,
денга = 0,785 г
До 1447 г. в Новгороде продолжали лить горбатые слитки-рубли, а на протяжении всего периода независимости (и вплоть до реформы Елены Глинской в 30-х гг. XVI в.) чеканить денгу, тяготевшую к указанной норме; кроме того, в эпоху независимости там чеканилась «четверетца» – монета с нормой 0,196 г серебра, составлявшая четверть денги.
При очевидной разнице монетной и кунной систем между ними имеется и существенное совпадение, которое проявляется в двух важных – узловых – элементах. Монетная система наследует величину рубля кунной системы. Кроме того, она усваивает сложившееся ранее соотношение гривны и составляющих ее мелких единиц, основанное на пропорции 1: 7, 1: 14, 1: 28 и т. д., в чем коренным образом отличается от денежной системы Москвы, базирующейся на пропорции 1: 20.
В то же время резко различны все прочие соотношения. По сравнению с кунной системой увеличивается число гривен в рубле, в котором к тому же содержится нецелое число гривен. Самый вес новгородской денги, чеканка которой началась в 1420 г., неорганичен прежним единицам, его генезис остается загадочным, хотя возможно усмотреть и какие-то очень древние корни этой нормы: «четверетца» (четвертая часть денги) равна тысячной доле гривны серебра, но ведь последняя не употреблялась после начала XIV в.
Автором настоящей статьи вслед за Н. Д. Мец было высказано предположение о заимствовании величины денги в 0,785 г из Москвы, в силу чего принятая для чеканки новгородских монет норма встала в неудобное соотношение с рублем, породив в то же время новую величину гривны, построенной с учетом традиционного для Новгорода счета 1: 7, 1: 14 и т. д. [450]
Между тем существование в Москве в 10-х и 20-х гг. XV в. денги указанного веса было только предположено Н. Д. Мец и высказано в излишне категорической форме [451] . Выход в свет ее опубликованного посмертно исследования чеканки Василия Темного [452] сделал очевидным, что дело вовсе не обстоит так просто. Вся сумма наличного материала свидетельствует, что норма, с которой в 1425 г. началась монетная чеканка Василия Васильевича, равна 0,72—0,73 г серебра. Вопрос о норме, по которой чеканились денги Василия Дмитриевича в 10-х и первой половине 20-х гг. XV в., остается совершенно неизученным, но в среднем монеты Василия I этой поры тяжелее 0,785 г.
450
Там же.
451
Мец Н. Д. Монеты великого княжества Московского середины XV века. С. 9—10.
452
Мец Н. Д. Монеты великого княжества Московского (1425–1462) // Нумизматический сборник. Ч. 3. М., 1974.
Таким образом, вопрос о происхождении веса новгородских монет требует дальнейшего исследования. В этой связи наиболее важной представляется постановка проблемы о характере воздействия на новгородскую систему того кратковременного девятилетнего периода, когда кунная система была сменена в Новгороде обращением иноземных монет – литовских и прибалтийских.
Интересные материалы о месте литовского гроша в новгородской денежной системе дает Переписная оброчная книга Деревской пятины, составленная около 1495 г., которая в описании волости Буице старый доход исчисляет в грошах: «И всех деревень в Буице по старому писму за Микифором с братьею и с погостом 96, а дворов в них 186, а людей в них 238 человек, а обеж 205, а сох 68 с третью сохи. А им же писано в той же волости 10 деревень пустых, а земли под ними на 21 обжу, а в семи деревнях 7 дворов пустых, а земли под ними на 8 обеж. А старого дохода шло с тое волости великому князю после манастыря с 15 куниц да с четверти куницы 122 гроша; да опричь того давали за монастырского поборщика проезд и за дань полтину Ноугородцкую; а хлеба поспом ржы 26 коробей. А те денги и хлеб христьяне возили в Русу да отдавали Елке подьачему» [453] .
453
НПК. Т. 2. СПб., 1862. Стлб. 824.
Как видим, старое письмо относится уже к московскому времени (после реквизиции юрьевской волости у монастыря, до отдачи ее в поместье Никифору Языкову; «после манастыря»), но объем дохода установлен таким, каким он был в прежнее время, когда в волость еще приезжал монастырский поборщик: 122 гроша и полтина новгородская. Упоминание грошей датирует время установления (корректировки) норм монастырского дохода 10-ми гг. XV в. Чтобы выяснить, изменилась ли доходность волости в момент составления нового письма около 1495 г., необходимо разобраться в существе и объеме окладной единицы «куницы», упоминаемой при характеристике старого письма.
«Куница» фигурирует в летописном рассказе 1478 г. в связи с конфискацией Иваном III волостей новгородского архиепископа: «И князь великий пожаловал, у владыки половины волостей не взял, а взял 10 волостей: Порог Ладожьской и земля Порожскаа по обе стороны Волхова, да в Нагорье Емелегежьской погост да Кольбалской погост, а сох в них 40 и пол-4; да в Дреглех погост да Кременицкой погост, в дву тех 50 сох; да на Мете Белаа, пол-40 сох в ней; да Утомля 50 сох; да Кирва да Охона 50 сох и пол-3; да Перос, а в ней 80 куниц и две» [454] . На первый взгляд, в куницах здесь выражен объем только волости Пирос. Но этот объем известен по другому источнику и оказывается равным 307 обжам [455] , т. е. 102 с третью сохи. Подсчитывая общую сумму конфискованных у владыки в 1478 г. земель, мы получаем весьма любопытный результат: 43,5 + 50 + 35 + 50 + 52,5 = 231 сохе, иными словами, 693 обжам; добавление к ним 307 пиросских обеж дает ровно 1000 обеж, что само по себе характеризует принцип определения объема конфискации, приложенный к владычным землям. Надо полагать, что именно эта сумма в 1000 обеж соответствует 82 куницам, показанным в цитированном летописном отрывке в качестве общего итога.
454
ПСРЛ. Т. XII. СПб., 1901. С. 183–184.
455
Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV – начало XVI в. Л., 1971. С. 88, 119–120 (ГИМ. Отд. рукописей, ф. 342, № 46).
Если это так, то куница окажется равной 12,2 обжи (1000 X 82 = 12,2), т. е. вступает в иррациональное отношение с обжой. Возможно поэтому высказать предположение, не являются ли 1000 обеж выражением объема конфискованной земли, а 82 кунницы – показателем ее доходности? Ведь в общий объем владений входило и какое-то небольшое количество бездоходных обеж, которые пахались на себя причтом и посельскими. В таком случае можно догадываться, что в действительности куница приравнивалась 12 обжам (12 X 82 = 984 обжи). Естественно, такое предположение нуждается в проверке.
Приложим, однако, эти наблюдения к данным по волости Буице. Если куница равна 12,2 обжи, то указанные в них 15,25 куниц должны соответствовать 186 обжам (12,2 X 15,25 = 186). Если она равна 12 обжам, то же количество куниц приравняется 183 обжам (12 X 15,25 = 183). И та и другая цифра заметно отличается от 205 обеж, обозначенных в старом письме как общий объем волости, и от числа живущих в момент старого письма обеж. А это число было равно 176 (29 обеж тогда были запустевшими). Мы видим, что доход с волости Буице был фиксированным, поскольку он не соответствует реальному числу доходных обеж, на которые он, вероятно, раскладывался по мере изменения их числа при запустении деревень и дворов или же, напротив, после появления починков и расширения пашни.
Вместе с тем нельзя не обратить внимания на исключительную близость обеих выведенных цифр (186 и 183) числу дворов.
По старому письму в волости Буец было 186 дворов, но из них три на погосте (владельческий, попа и пономаря) – бездоходные [456] . Не имеем ли мы дело с реликтовым исчислением доходности владения, основанным на принципе подворного обложения? И не возникает ли обжа из первоначальной окладной единицы «двор»? Заметим, что обжу, кроме писцовых книг, знает только летопись под 1478 г. и что в это время она обладала признаками нововведения, поскольку новгородцам пришлось разъяснять Ивану III ее сущность, когда он «велел их вспросити: «что их соха?». И они сказали: «три обжы соха; а обжа один человек на одной лошади орет; а кто на 3-х лошадех и сам третей орет, ино то соха»» [457] .
456
Такими же они, естественно, оставались и при новом письме. См.: НПК. Т. 2. Стлб. 806.
457
ПСРЛ. Т. XII. С. 184.