Деньги, дворняги, слова
Шрифт:
И всегда Лютрина подружка, Ириска, наблюдает за ней, склонив голову набок. А только Лютра посмотрит на Ириску, та сразу бежит к ней. Думает, наверно: «Неужто наконец-то поиграем?» Но Лютра только с людьми готова играть без устали. К товаркам по приюту она быстро теряет интерес. А если Ириска ходит следом за Лютрой слишком долго, та может резко к ней обернуться и куснуть.
И всё равно где Лютра, там где-то рядом, значит, и Ириска должна быть.
У людей тоже так бывает. В нашем классе есть Надька Фролова, и она всегда держится рядом с Катькой Зориной, ждёт, чтобы
И будет верещать, пока все вокруг Надькины никелевые серёжки не разглядят. Такие, от которых бывает аллергия. А то ещё подойдёт в раздевалке, спросит: «А где тебе пальто покупали? Вижу, что в „Морозко“!»
«Морозко» – самый богатый у нас в городе магазин, там одни шубы, и если заглянешь из любопытства, то в нос тебе шибанёт запах меха особой какой-то выделки.
Надька гладит подол своего топорно сшитого пуховика, смущённо качает головой. Как будто не понимает, что над ней смеются.
А как-то к нам в школу приезжал театр, и Катька потащила меня на перемене занимать места. Уселись мы в первый ряд, успели. Сразу же и мест больше не осталось. Вдруг Надька появляется. И громко говорит: «А что это вы мне тоже не заняли? – И ещё улыбается отчего-то не по-настоящему. – Вечно я, – говорит, – должна вам напоминать…»
Катька тогда спрашивает: «Чего-чего ты должна напоминать?»
И Надька сразу смутилась. Перестала улыбаться, смотрит уже не притворяясь – так, как смотрят, когда в глазах слёзы появляются. Не было их только что – и вот, сами текут. Надька сквозь них смотрит и не знает, что Катьке отвечать. Так и не сказала ничего – быстро отвернулась и сразу же исчезла. Тем более спектакль начинался, а у неё места не было. Можно было сзади где-нибудь приткнуться, в проходе, но не перед первым рядом же стоять!
Катька ещё мне говорит: «Я думала, театр будет, а тут цирк».
И Надька с тех пор не пытается ей улыбаться. Так просто рядом держится. Как будто до сих пор не поняла, что Катька её не любит. Со стороны-то всё ясно, а Надька никак не догадается, что нечего за Катькой хвостом ходить.
Я представлю иной раз, как Лютра с Ириской беседовали бы, если б они были девчонками. Лютра бы спрашивала Ириску: «Что это у нас такая шуба клочкастая? Никак, из „Морозко“? Это что, прямо с блохами там продают, или блохи идут отдельно?» А Ириска смущается, тихо рычит. Нет, конечно, она тихо что-то бормочет.
И тут же я думаю: «А интересно, я сама – которая собака? Я ведь тоже должна быть где-то рядом».
Потому что я тоже оказываюсь всюду вместе с Катькой. От неё трудно скрыться, когда ей от тебя что-то нужно. Ты видишь, например, в столовой, что она села на том конце стола, который у окна, и думаешь: «А я сяду у самой двери, тогда она ко мне не подойдёт». Но она выйдет раньше и в дверях тебя дождётся, чтобы спросить про серёжки или про куртку, как и у Надьки. Или сказать, что у тебя вылез новый прыщ, как будто ты сама его утром в зеркале не видела. Но это ещё что. Когда я начала работать в приюте, она стала говорить, что от меня пахнет псиной. Ну, просто рядом неохота находиться.
Ну и не находилась бы. Я не понимаю, почему с первого класса она всегда встаёт в пару со мной. А Надька всегда встаёт позади нас с кем-нибудь ещё, или одна, если ей не хватает пары. Катька и не смотрит на неё. На переменах Катька тянет меня с собой и в столовую, и в большое зеркало в вестибюле посмотреть, всё ли в порядке у неё с головы до ног, и даже в туалет. И всюду трещит, что ей купили на выходных, а что ещё надо к лету прикупить.
Всегда про вещи. А в собаках она нисколько не разбирается, ей главное – какая порода. Про дворняжек она вообще с тобой не станет говорить.
А вот человек сам пришёл к дворнягам в приют и палец суёт с опаской в клетку со щенками.
– Ой, – говорит, – они как игрушечки, если бы не запах!
– Лотки надо помыть, чтоб не было запаха! – отвечает мама. – Вон, опять они полные!
И девушка морщится.
Мама говорит:
– А, вы не хотите в домике работать? Ну тогда, пока мясо варится, лопату в руки – и вперёд, Вале помогать чистить вольеры.
Девушка спрашивает:
– А что ещё можно делать?
Мама пожимает плечами:
– Сейчас – ничего. Я же говорю, мясо сварится – надо будет резать его.
Мама гремит лопатами, которые у нас стоят в коридоре. Вытаскивает из подставки одну. И девушка никак не решается принять её, обе руки протянула и на весу держит.
Если бы это кто-то другой был, если бы это кто-то взрослый к нам стажироваться пришёл, ох, мне бы сейчас и смешно было. Но на неё я смотрю и думаю: «Ну, чего встала? Бери лопату! Я же помогать буду, мы быстро справимся!»
Но я не решаюсь так сказать – мало ли что она сейчас ответит. Мама потом скажет, что я вечно рот открываю не подумав. Губы у девушки выпячены и слёзы готовы брызнуть из глаз. И мама приходит ей на помощь:
– Это не то, что вы думали, да? Вам просто не сказали, что надо вольеры убирать?
Девушка отступает от мамы на шаг, косясь на лопату.
– Я думала, что это делает кто-то другой.
И спрашивает:
– Я, наверно, пойду?
И мама отвечает с облегчением:
– Конечно. Пойдёмте, я закрою за вами дверь.
И возвращается потом довольная.
– Выпроводила, – говорит.
Мы страшно устаём от посетителей. Мы вообще устаём здесь. Но из-за собак выматываешься не так сильно, как из-за людей. Какую-нибудь нашу собаку обнимешь – и чувствуешь, как у тебя самой сил прибавляется. Просто вливаются в тебя силы.
То-то маму так тянет сюда. В пятницу, и даже в четверг под вечер, насидевшись за компьютером, она говорит:
– Мне просто не терпится, когда мы пойдём в приют! Мне вредно так долго не обниматься с собаками.