Деньги, Куба и литература
Шрифт:
Николай и сам не мог понять, почему очередной редактор очередного издания так долго с ним говорит. Куда подевались короткие сообщения: «Спасибо за ваше внимание к нашему издательству, но, к сожалению, мы не заинтересованы в вашем произведении». Почему этот толстяк уже целых пятнадцать минут лично сотрясает воздух гастритным дыханием, а не поручил секретарше отшить очередного писаку-посредственность электронным письмом.
– Вы снова куда-то пропали, – взвизгнул толстяк.
– Я тут, – ответил Николай. – И я, наверное, пойду.
Он встал.
– Но?!
– Да-да, полировать стиль и подтягивать провисающий сюжет.
Николай протянул руку к рукописи. Толстяк хотел остановить парня, но это бы совсем не вязалось с тем, что он так долго излагал. И он это понял. Понял, и мысленно похвалил себя за мудрость, которая подсказала ему сделать копию рукописи и положить ее в стол.
– Не буду обременять ваш шкаф, – Николай заметил жест редактора. – Унесу эту макулатуру с собой.
– Вы главное, не бросайте писать, и я только хочу вам помочь. А то знаете, как оно бывает, люди под похвалой родственников не замечают реальности…
– Всего доброго, спасибо за советы и потраченное время.
– Никаких проблем, я тут для этого…
Договорить фразу толстяк не успел, двери за парнем закрылись.
Николай вышел из кондиционированного холла издательства в раскаленный воздух города. В пяти метрах от выхода стояла старая чугунная урна для мусора. Она черным обгорелым зевом смотрела на парня. Урна была пуста. Николай долго стоял над пугающей пустотой. Затем посмотрел на рукопись, которую прижимал к груди, затем снова в урну. Протянул папку над зевом. Разжал три пальца, удерживая рукопись только большим и средним. От жары кожа стала влажной, бумага заскользила. Николай вздрогнул, поймал папку левой рукой и снова прижал ее к груди.
Николай зашагал к остановке. Идя в тени лип и вдыхая коктейль из ароматов выхлопных газов, пыли города и цветущих деревьев, он пытался определить свое состояние. Что он чувствовал?
Та минутная слабость «обиженного художника» таяла с каждым шагом. Ему было непонятна сама причина сегодняшней встречи. Получать отказы он привык. Но раньше это были короткие уведомления, максимум несколько слов по телефону. Сейчас же его пригласили прийти лично. Быть может, это вселило в него призрачную надежду, с которой было так трудно расстаться.
Он шагал к остановке и точно знал, что последует дальше. Он приедет домой. Будет долго смотреть в окно. Быть может в который раз перечитает свою рукопись. Пожмет плечами. Зайдет на пару литературных сайтов, выборочно начнет читать чужие произведения. Снова пожмет плечами. Ведь он пишет лучше! Тогда почему? В тысячный раз задаст этот вопрос себе.
А послезавтра он в очередной раз даст себе слово, что больше не будет писать, что это не его, что и правду, человек с твердой тройкой по языкам не может писать интересные книги. Это будет послезавтра.
Но уже через неделю он будет возвращаться с работы и это придет снова. Идея. Зернышко истории, которую он захочет рассказать миру. Две недели Николай будет оберегать это зернышко. Он станет рассматривать его на свет, взвешивать на ладони, прикладывать к уху. Будет сомневаться, а стоит ли сажать его в землю, стоит ли ему позволить пустить корни в его мозгу. А потом через две недели смотрин, сядет писать. Напишет немного, быть может, абзац, или страницу или даже две, но не больше. Но этого будет достаточно. Росток приживется.
Каждый день он будет увеличиваться на одну две страницы. Он будет проникать глубже и глубже корнями в мозг и душу. Николай влюбится в героев. А через два месяца родится роман.
Который снова окажется в столе!
Николай вздрогнул. К остановке подъехала маршрутка, двери распахнулись и парень вошел.
Всю дорогу прижимал папку к груди. Стоял и смотрел на листок рекламы с незабываемым отдыхом. В голове снова и снова звучали слова редактора. Посредственность.
Вышел на одну остановку раньше, то ли из-за духоты в салоне, то ли надеялся, что на ходу легче избавится от мрачных мыслей. Зашел в продуктовый магазин, долго выбирал колбасу, словно пытаясь отыскать в ней нечто индивидуальное. Выбрал.
Квартира встретила пугающей тишиной и спертым воздухом. Окна не открывал, на улице было еще хуже. Бросил папку на стол, разделся и снова вернулся к разговору. Что больше его задело? То, что его обозвали посредственностью или указали на то, что он не пишет, а переписывает чужие заезженные штампы? Графоман. Так кажется, сказал коротышка.
«Вы графоман, батенька! Графоман».
Искал значение этого слова в интернете. Нашел. Долго примерял себя к определению все сходится. Затем открыл книгу какого-то известного модного писателя. Открыл на наугад. Прочитал абзац, отметил штампы, примерил определение графомана. Усмехнулся.
Николай не поленился, встал, долго искал томик Достоевского. «Бесы». Открыл наугад. Четыре раза перечитывал абзац и снова определение графомана подходило к написанному. Захлопнул книгу.
Развязал папку с рукописью, или машинописью, или принтеропечатаностью или нет такого слова. Долго смотрел на стопку листов. Они напоминали ему сломанный снеговик. Все его в жизни, что не получалось, напоминало ему сломанный снеговик. Правы психологи, когда причины наших бед начинают искать в нашем детстве. Он не был исключением. Этот снеговик-неудач был родом оттуда.
Он строил его два часа. Это была зима. Седьмая или восьмая зима жизни. Зимние каникулы. Редкий снег и пустынный двор. Друзей не было. Кто заболел, кто уехал к бабушке, кто просто сидел дома. А он вышел. Снег грозился растаять, и Коля решил слепить этого снеговика. С первым шаром он перестарался, скатав его размером себе по грудь.
Второй был на подходе. Час он потратил на то, чтобы с помощью санок и веток затащить его на первый. А когда третий шар оказался на месте головы, маленький Коля был мокрым насквозь. Он вставил палки вместо рук. Сходил к пролегающей неподалеку теплотрассе и наковырял незамерзшей земли. Сделал глаза, рот, нос, подобие пуговиц. Изможденный, но довольный результатом сел на санки.