Деньги за путину
Шрифт:
Савелий потрогал костяную ручку ножа и вздохнул, пожалев, что не он нырял под раму.
Шелегеда, как только Татаринов сказал о плане, мыслями унесся в свой дом, к своей Людмиле. Ему не терпелось сейчас же, немедленно отправиться в колхоз.
— А что, ребята, может, сразу и двинем?
Его восторженно поддержали остальные.
Лишь Славе Фиалетову надо было ждать утра, чтобы увести катер к зимнему причалу.
— Нет, нет! — воскликнул Татаринов. — Нельзя нарушать рыбацкую традицию. Только
— Какой ужин? Вам сейчас не до праздничного застолья. Еще невод снимать, палатку… — Дьячков махнул рукой. — Не беспокойтесь. Будет у нас еще повод выпить.
С рассветом они поднялись в город. Савелий вспомнил Илону и представил жаркий южный город. У него впервые мелькнула шальная мысль полететь в этот город…
Омельчук, спрямляя дорогу, почти бежал к своей блондинке. Антонишин, все еще прихрамывая после той ливневой ночи, напротив, домой не торопился. Ему хотелось в этот рассветный час побыть наедине, а ноги сами принесли к больнице, где лежал обожженный Витек Варфоломеев…
Шелегеду еще не оставляло напряженное восприятие былых дней. Мозг еще продолжал работать на повышенном накале. Но он понял одно — помощь Татаринову легла в его душу неким очищающим зерном. Он только пока не мог понять: следует ли своим принципам или нарушает их, жертвует или приобретает.
Следователь Соловьев изучал сообщение коллег из Владивостока. Сотрудниками милиции в порту был задержан некто Шумаченко с красной икрой. Морозильщик, на котором работал Шумаченко, возвратился с Чукотки. Он показал, что икру закупил у колхозного рыбака на реке Лососевой. Фамилия и имя рыбака не известны, особых примет нет.
— Имя неизвестно, примет нет, — произнес вслух Соловьев. — Ну, а я что могу? — Он отложил бумагу на край стола и занялся текущими неотложными делами.
На оперативном совещании у начальника Соловьев снова вспомнил о бумаге из Владивостока. «Надо позвонить начальнику рыбинспекции. Нет, пожалуй, надо начать с колхоза».
Однако Соловьев вначале позвонил в рыбинспекцию. Там обещали поднять все протоколы на задержанных нынешним летом браконьеров с икрой. Через полчаса голос в трубке обстоятельно докладывал:
— Гражданин Самураев Трофим Галактионович. Бухгалтер сельхозуправления. Производил незаконный отлов кеты в районе Третьей речки. При нем обнаружен один килограмм двести пятьдесят граммов свежей икры…
— Прошу называть только фамилию и место работы, — вежливо перебил Соловьев.
— Топоревич — дорожно-эксплуатационный участок. Какорин — больница. Шалимов — завод строительных материалов…
— Спасибо! А из числа колхозников есть?
— Колхозников? Минутку. Нет, колхозники отсутствуют. Да они и не будут браконьерить, товарищ Соловьев. Местному населению в конце путины мы даем лимит.
— А как на неводах? — сузил круг вопросов Соловьев.
— Не замечено. Каждая бригада — это наш коллективный внештатный пост рыбохраны.
— Спасибо.
Председатель колхоза «Товарищ» не добавил Соловьеву ничего нового, но в конце разговора вспомнил последнее партийное собрание и выступление председателя группы народного контроля Васильченко.
Соловьев тут же связался с Васильченко.
— Да, письмо было. От повара из бригады Шелегеды. Но это к браконьерству не имеет отношения, так сказать, наши внутренние дела: дисциплина, перестановка невода и так далее.
— Прочтите, если вас не затруднит, письмо. И скажите, а какие факты имеются в подтверждение слов «процветают хищения социалистической собственности?» Так, кажется, написано в жалобе?
— Никакие! — твердо сказал Васильченко. — У нас этого не скрыть — все на виду.
— Значит, солгал автор письма?
— Видимо, так. Он был обозлен на бригаду.
— Где он сам?
— Уехал совсем с Чукотки.
— Чья бригада?
— Шелегеды, Григория Степановича. Да это пустое, товарищ следователь! Сегодня они снимают невод. Путина для них закончилась.
— Спасибо.
Уже стемнело, когда Соловьев и двое инспекторов рыбохраны выехали на рыббазу. Здесь работы тоже сворачивались. Большая часть рыбообработчиц разъехалась. Побывали сначала в бригаде Генерозова, потолковали, согрелись чаем. Пешком прошлись до бригады Татаринова. Соловьев настоял все же заглянуть на рыбацкий стан Шелегеды, хотя его уверяли, что там уже никого нет. Они спустились с обрыва и подошли к сидящему возле костерка парню. Он подтвердил: да сегодня все рыбаки уехали.
— Я с рыббазы, — сказал парень. — Ночь уж больно хороша…
— А вы, извините, кто? — спросил Соловьев.
— Рабочий СМУ… Борин. Владимир Борин.
— На рыббазе по какому делу?
— Да по личному, — улыбнулся парень. — Есть у меня там одна…
— А что здесь? — следователь показал на темнеющие строения кухни.
— Кухня, видимо, была. Жалкие остатки после шторма.
— Посмотрим, — он тронул за рукав парня, и они вошли на кухню.
В углу на скамеечке тлел огарок свечи. В тазу тускло поблескивали яркие зерна икры.
— Это — не мое! — отказался парень.
— Чье же?
— Не знаю. Я здесь не был. Наверное, испугались меня, убежали.
Следователь вздохнул.
— Давайте вместе поглядим, поищем.
В кустах под корягой они нашли бочку, забитую наполовину кетовыми брюшками, а поверху — полиэтиленовыми мешочками с икрой, и узел одежды. В кармане куртки оказался просроченный студенческий билет на имя Корецкого. Следователь вгляделся в фотокарточку:
— Билет-то ваш, гражданин Борин, вернее, Корецкий.