Деньги
Шрифт:
— Он очень скуп, — сказал он. — У него тот расчёт, что за комнату вы будете платить пополам, а на чаи будете давать вы одни, а он будет только поднимать шляпу, когда швейцары станут благодарить его за щедрость.
— Ну, вот я и у пристани, — сказала слегка дрогнувшим голосом Тотти.
Пароход, медленно поворачиваясь, подходил к Золотому Рогу, лазурной пеленой разлившемуся между нагорными берегами. Груды пёстрых строений колоссальным амфитеатром подымались вправо. Густые сады, мечети и минареты розовели слева. Хотя было раннее утро, но весь Рог был переполнен каиками, баржами, пароходами, яхтами, катерами. Они сновали взад и вперёд, перекрещивая по всем
— Неужто вы не поедете осмотреть этот купол? — спросил бухгалтер Ивана Михайловича. — Ведь тысячу четыреста лет он смотрит с своей высоты на залив? Ведь его Олег видел, послы Володимировы видели! Шутка.
— Я заеду на обратном пути — тогда остановлюсь на несколько дней, — сказал Иван Михайлович, смотря не на Софию, а на Тотти, жадно глядевшую на незнакомый город, который, казалось, подавлял её.
VIII
Пароход остановился. До берега ещё было далеко, и надо было пересаживаться в каик. Иван Михайлович подошёл к Тотти.
— До свидания, — сказал он. — И если вам, когда-нибудь что-нибудь будет нужно, — довольно вам будет сказать одного слова.
Она подняла свои густые выгнутые ресницы и встретилась глазами с его взглядом.
— Хорошо, я обращусь к вам, — сказала она.
— Вы даёте слово?
— Да.
— Вы напишите в Александрию и сообщите ваш адрес.
— Госпожа Ламбине! — раздался зычный голос на палубе. — Кто здесь госпожа Ламбине?
— Я! — откликнулась Тотти, и несмело двинулась навстречу выкрикивающему её имя господину. Он только что поднялся на палубу и стоял, расставя ноги и весело поглядывая по сторонам. Лицо его было типичное, греческое. Нос спускался вниз, глаза были карие, острые, — весь он был «хитроумный», как ещё во времена оно, блаженной памяти, Гомер назвал своих соотечественников.
— А-а! — сказал он, окидывая её взглядом с головы до ног. Взгляд этот не был ни плотояден, ни нагл: он был добродушен до цинизма. — Вы гувернантка? К кому вы приехали?
— В семейство Петропопуло.
Он снял соломенную широкополую шляпу.
— Позвольте представиться, — сказал он, — представитель этой фамилии. Где ваши вещи? Я сам вас встретил, чтоб не было затруднения. О вас хорошие рекомендации. Прощайтесь с вашими знакомыми: на пароходе всегда есть знакомые, — и поедем.
Он молодцевато повернулся на каблуках и заговорил с носильщиком по-турецки.
Анатолий в это время уже спускался по лесенке вниз, а за ним, осторожно ступая, шёл бухгалтер. Загорелая рука лодочника протянулась им навстречу и втащила их в колыхавшийся каик. Сильные удары вёслами быстро отнесли их от парохода. Раза два нос их каика зарылся в воду от волны пробегавшего мимо пакетбота, — но потом выровнялся и плавно начал скользить по спокойной ряби залива. Бухгалтер оглянулся назад и махнул шляпою. У борта стоял Иван Михайлович, но он не видел приветствия своего трёхдневного спутника: он смотрел вниз, как Тотти спускалась к каику.
— Оставьте его, — сказал Анатолий. — Ему теперь не до вас.
Над ухом их свистнул пароход, и чёрная масса, вспенивая воду, пронеслась у самого
— Терпеть не могу воды! — с отвращением заметил товарищ прокурора. — Точно всего охватывает что-то лживое, изменчивое, двуличное. Вообще я не люблю движения. Я привык к комфорту покоя. Меня воспитали две тётки, которые до того заботились обо мне с малых лет, что остаётся удивляться, как я всё-таки остался жив и сохранил человеческий облик.
Бухгалтер не знал, было ли то самобичевание и самоунижение, или он гордился полной изолированностью от всех жизненных тревог.
— Я испытываю какой-то священный ужас при мысли о передвижении, — продолжал он. — Когда во дни юности тётка уговорила меня для расширения кругозора, — они так и говорили: для расширения кругозора — поехать за границу, я в течение полугода был несчастнейшим человеком. Меня бесило грубое постельное белье в Париже, меня бесила итальянская грязь, меня бесила немецкая чистоплотность. Я так обрадовался возвращению домой, что ощутил нечто вроде любви к родине. И если бы не настоятельная необходимость, я никогда бы не уехал из России. Скорей бы готов был прослыть славянофилом.
— Фу, чёрт, как хорошо! — воскликнул бухгалтер, смотря на высокий берег Стамбула.
Товарищ прокурора посмотрел по тому направлению, куда была протянута бухгалтерская рука. Но никакого восторга взор его не выразил, и лицо его было так же огнеупорно, как всегда.
В грязной таможне долго расстёгивали их чемоданы, отпирали замки и рылись со рвением голодной собаки, которая ищет в груде помоев съедобного куска. С ловкостью таксы, разбрасывающей вокруг землю и добирающейся до крота, тощие турки разрывали белье и запускали под него свои грязные пальцы, оставляя жирные жёлтые следы на платках и рубашках.
— Им надо дать бакшиш, — заметил тихо бухгалтер.
— С какой стати! — возмутился криминалист. — Коли хотите — давайте, а я не дам ни гроша.
Бухгалтеру стало смешно: он вспомнил Ивана, — должно быть, тот хорошо знал своего двоюродного брата.
Наконец, после того, как несколько пиастров зазвенело в кармане таможенного, путешественники вырвались на свободу. По чуждым улицам, залитым южным солнцем, пестревшим яркою шумною толпою, они покатили в гору. Бухгалтер зорко присматривался ко всему, точно хотел запечатлеть в своём мозгу то, что проносилось мимолётно перед ним. Его взгляд точно хотел проникнуть через стены, туда, — где за ревниво спущенными драпировками сидят сказочные красавицы, дымится кальян, и одуряющий его аромат усыпляет жительниц гарема. Товарищ прокурора, недовольный ранним вставаньем, кисло и сонно глядел вокруг и только раз обмолвился замечанием.
— Такая же грязь и вонь, как в нашей первопрестольной. Теперь я вполне понимаю, почему Москва — азиатский город.
Ехали они недолго. Их подвёз возница к огромному отелю, из подъезда выскочил негр и стал помогать им высаживаться из экипажа. Зазвенел колокол, — и несмотря на ранний час выбежал сверху молодой человек, имевший вид состоятельного куафёра. Лицо его выражаю почтительность, фрак был безукоризненный, галстук спорил по свежести с ясным утром. Он назвал себя одним из директоров отеля и, узнав желание вновь прибывших, объяснил им, не теряя своего достоинства, что едва ли где-нибудь в Европе они найдут тот покой и комфорт, какой им может доставить эта первоклассная гостиница.