Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
Интересно, что никто из претендентов на «кресло № 1» в России всерьез в расчет не принимал большевиков, считая их разгромленными после июльского выступления. Их использовали уже как записную страшилку, своеобразный жупел в политических раскладах, но не как реальную силу.
Большевики достаточно мудро рассудили, что предыдущий продовольственный кризис явился последней искрой к антимонархической бочке с порохом — почему бы этому кризису не стать той же искрой для окончательной дискредитации Керенского и Ко.
Царская жандармерия была разгромлена, думская милиция охранке в подметки не годилась и не могла справиться даже с уличной преступностью, так что вылавливать лидеров большевиков, которые в шалаше в Разливе строчили статьи за статьями, призывая сторонников к неповиновению
Именно большевистский официоз «Известия» каким-то таинственным образом получил в свое распоряжение доклад Корнилова о необходимости принятия срочных мер по оздоровлению армии и обстановки в стране, с которым то г не успел даже ознакомить членов правительства. Есть очень большие подозрения, что «слив» был осуществлен по прямому указанию самого Керенского, пытавшегося большевистскими руками выставить Корнилова в качестве пугала.
5 августа выдержки из него были напечатаны с соответствующими комментариями в духе «угрозы революции» и с требованием снять главкома. Вся левая печать обрушилась на нового «бонапарта». В защиту выступили Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Совет Союза казачьих войск, протестовавшие против травли Корнилова «безответственными людьми».
Газетная истерия привела к крушению даже видимости мезальянса между министром-председателем и главкомом. «С первого же дня моего вступления в должность, — писал на тот момент управляющий военным министерством Савинков, — между мной и Керенским установилось явное разномыслие. Оно касалось не только принципиальных вопросов. Достаточно сказать, что почти ежедневно Керенский возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным главнокомандующим будет назначен сам Керенский, и почти ежедневно мне приходилось доказывать, что генерал Корнилов — единственный человек в России, способный возродить боевую мощь армии». Следует заметить, что для популяризации личности Корнилова его сторонники крайне грамотно использовали «газетный пиар». Пресса просто пестрела заголовками о Главковерхе как о будущем «спасителе Отечества». Точно так же совсем недавно газеты писали и о самом Керенском.
Столкновение лбами двух мощных политических величин вышло такое, что звон от этого вылился в погребальный набат для Временного правительства.
Началось оно, как обычно, с провокации. Во всей истории «корниловского мятежа» самым туманным пятном является роль депутата Госдумы и обер-прокурора Святейшего Синода Владимира Львова.
Известный противник влияния в России Распутина и его «нечистой силы», которую Львов разгонял из епархий обер-прокурорской метлой, он входил во Временное правительство до июля 1917 года, занимая пост главы «Союза земельных собственников». После попытки большевистского переворота в июле Львов подал в отставку, поддержав создание нового правительства во главе с министром-председателем Керенским. Но благодарный «жен-премьер» усердие обера оценил, пожал руку и… указал ему на дверь, назначив на его место более уравновешенного либерального богослова профессора Антона Карташева (кадет). Львов рвал и метал, заявив Терещенко, что «Керенский ему теперь смертельный враг». По утверждению знавших его людей, Львов в то время «был так экзальтирован, что многим казался невменяемым».
В конце августа «невменяемому» Львову вдруг захотелось поиграть роль Хлестакова и поучаствовать в «спасении России», не имея за душой ничего, кроме чистой авантюры.
22 августа он появился в Зимнем дворце у своего «смертельного врага» и доверительно сообщил тому, что представляет интересы «очень значительных сил», которые могут обеспечить правительству «поддержку справа», ибо самого Керенского не поддерживает уже никто, кроме сомнительного Петросовета, большинство в котором уже перешло к сторонникам Ленина и Троцкого. Никто, конечно, за Львовым не стоял, тем более никто его не уполномочивал на столь громкие заявления. Но авантюра есть авантюра, создавалось впечатление, что «невменяемый» Львов уже сам верил в то, о чем говорил. Он тут же намекнул,
Вряд ли Керенский ему поверил, но как ловкий шахматист решил обернуть ситуацию в свою пользу и провести контравантюру.
Как сказано в материалах следствия, Керенский якобы обрадовался: «Хорошо, я согласен, — сказал он. — Если даже требуется моя отставка, я согласен уйти, но поймите же, что я не могу бросить власть; я должен передать ее из рук в руки». Далее показания разнятся. Львов утверждал, что Керенский наделил его полномочиями вести переговоры с «решительными людьми» о своей отставке, министр-председатель клялся, что ничего подобного ему не поручал. Вероятнее всего, так и было — опытный волк Керенский был слишком осторожен, чтобы разбрасываться громкими фразами. Скорее всего, его «смертельный враг» припомнил ему свой «украденный портфель».
Львов с близкими его брату Николаю Добрынским и Аладьиным тут же помчался в Могилев, где отрекомендовался порученцем премьера и заверил Корнилова, что министр-председатель готов уйти в отставку, а сам главком может стать диктатором. Генерал подозрительно посмотрел на посланца, которого опять же никто не уполномочивал, и повторил ему свои взгляды, которые уже вовсю растиражировали «Известия».
В коридоре позицию шефа для Львова уже от своего имени уточнил будущий «министр финансов» Завойко — отставка правительства (Керенскому сохраняют портфель министра юстиции), диктаторская власть Корнилову, военное положение в Петрограде и приезд Керенского и Савинкова в Ставку для выработки окончательного соглашения. Никто его не просил уточнять. Надо полагать, прапорщику не терпелось подтолкнуть события собственным сапогом.
Теперь Львов посчитал себя уже настоящим посредником, наделенным полномочиями от заговорщиков, которые опять же ему никто не присваивал. Правда, насторожило нового Рокамболя то, что, не найдя в Могилеве места в гостинице «Париж», он остановился у члена Главного комитета «Союза офицеров» есаула Ивана Родионова, который по пьяной лавочке заявил «порученцу», что Керенского в Ставке ненавидят и, появись он здесь, тут же вздернут на первой же осине.
Со всеми этими впечатлениями Львов 26 августа вновь ворвался в Зимний, присовокупив от своего имени, что Корнилов через него передал свои «требования». Чтобы окончательно добить «смертельного врага», добавил, что того ожидают в Ставке, но лично Львов не советовал бы ему ехать туда без веревки и мыла.
Премьер просто взвился — мятеж был налицо. Но опытный провокатор захотел доказательств, для чего пошел еще на одну провокацию. Вызвал к прямому проводу Корнилова и задал ему более чем неконкретный вопрос: «просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем». Львова рядом не было, но Керенский протелеграфировал, что тот «у аппарата», и отвечал за него. Каким именно сведениям и о чем говорил премьеру Львов, что именно надо было подтвердить, главком знать не мог. А переспрашивать не стал. То ли хитрости ему не хватило, то ли просто был уверен, что речь идет о визите премьера и Савинкова в Могилев для очередного раунда переговоров. Он подтвердил. В очередной раз сказались его неопытность в политике и неумение разбираться в людях.
Юрист Керенский аккуратно отмотал телеграфную ленту и подшил ее к будущему делу о мятеже как «чистосердечное признание» — царицу доказательств. Львова, с которым Керенский еще раз чуть ли не слово в слово проговорил «ультимативную» сторону вопроса и попросил того это изложить письменно, но уже при затаившихся за ширмой свидетелях, премьер тут же распорядился взять под стражу как «пособника мятежа» (бумажку аккуратно сложил в карман — еще одна царица доказательств). После чего чуть ли не вприпрыжку побежал в Малахитовый зал, где заявил притихшим министрам о том, что раскрыл «мятеж». При этом Керенский потребовал диктаторских полномочий, но уже для себя лично, что вызвало уже противодействие его подчиненных. Как вспоминал очевидец происшедшего, «Александр Федорович несколько раз хлопал дверью, угрожал, что раз министры его не поддерживают, то он «уйдет к Советам».