Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
Не ждали их и красные, полагая, что в такую погоду только самоубийцы рискнут переправляться. Они такими и были. Согрелись только в штыковой. Всю ночь в станице шел бой, и всю ночь переправлялась армия.
Теперь уже красных выгнали в морозное поле, откуда они яростно обстреливали Новодмитриевскую из орудий. Все тщетно — добровольцы оседлали «тепло» намертво. Хаты у них можно было вырвать теперь только вместе с жизнью.
Наутро на площади поставили семь виселиц, на которых повесили семерых захваченных комиссаров.
Охрипшего Маркова в шинели-панцире встретила одна из сестер милосердия. «Это какой-то ледяной поход», — сказала она. Эту фразу
Продрогшего Деникина бронхит свалил окончательно. Сутки он провел в постели, но приезд делегации кубанцев вынудил его подняться. Покровский сыграл самую незначительную роль в походе на Новодмитриевскую, что и решило все дело с подчинением. Интересно, что накануне в станицу прибыл генерал-лейтенант Иван Гулыга, тоже претендент на должность командующего кубанскими вооруженными силами, известный противник местного сепаратизма. Вряд ли прибыл просто так — Гулыга был однокашником Деникина по Академии и выпустился вместе с ним по 1-му разряду. Весьма вероятно, что приятельствовали с помощником командующего Добрармии, иначе был не решился казак на такую прыть. Гулыга перед Корниловым в хвост и гриву разнес нынешнее руководство Рады и правительства, создав у подозрительного главкома и без того нелестное отношение к союзникам. Интересно, что сам Деникин в своих воспоминаниях об этом важном факте не упоминает. Вполне вероятно, что он поучаствовал в интриге и не хотел ставить в известность об этом весь свет.
После нудных выматывающих переговоров, в ходе которых кубанцы пытались вырвать хоть какие-то признаки самостоятельности у Корнилова, удар кулака по столу главкома с криком «автономных армий не потерплю» решил дело. Атаман Филимонов, генерал Покровский, председатель Законодательной Рады Николай Рябовол и товарищ председателя Султан-Шахим-Гирей, председатель правительства Лука Быч подписали протокол, согласно которому все военные кубанские подразделения подчиняются Корнилову, а Рада «содействует военным мероприятиям командующего армией».
Вместе с тем была переформирована и Добровольческая армия, получившая пополнение из черкесов и кубанцев и увеличившаяся до 6 тысяч.
Недельный отдых в Новодмитриевской закончился 23 марта, когда обновленная армия получила приказ двигаться на Григорьевскую и Смоленскую, общим направлением на Екатеринодар. В частном разговоре с атаманом Филимоновым Корнилов заявил: «Если бы у меня было 10 тысяч бойцов, я бы пошел на Москву». Атаман тут же добавил: «После взятия Екатеринодара у вас будет трижды по 10 тысяч». Филимонову позарез нужно было вернуться в «наш маленький Париж».
Деникин пишет: «План операции заключался в следующем: 1) разбить отряды противника, действовавшие южнее Екатеринодара, для того, чтобы обеспечить возможность переправы и увеличить запас боевых припасов за счет большевистских складов; 2) внезапным ударом захватить станицу Елисаветинскую в 18 верстах западнее Екатеринодара — пункт, где имелась только паромная переправа и где нас меньше всего ожидали; 3) переправиться через Кубань и атаковать Екатеринодар».
Григорьевскую, Смоленскую, Георгие-Афипскую взяли ценой огромных потерь (был легко ранен генерал Романовский), отмечая возросшее сопротивление красных, сконцентрировавших вокруг кубанской столицы свыше 28 тысяч бойцов с артиллерией из шестидюймовых орудий и несколько бронепоездов.
27
28 марта Казанович (по выражению Деникина, учившегося с ним в Академии, «несравненный таран для лобовых ударов») начал атаку города с запада, занял кирпичный завод и Образцовую ферму Екатеринодарского сельскохозяйственного общества на берегу Кубани, на которую тут же перевел свой штаб Корнилов. Место было крайне неудачное — одинокое здание с сараем, рядом с рощей. Для хорошего артиллериста — верная мишень. Красные тут же начали обстреливать ферму и, как вспоминал Богаевский, «Не проходило двух-трех часов, чтобы кого-нибудь, человека или лошадь, не убило или ранило». Были ранены Казанович, Улагай, донской партизан есаул Лазарев.
На переправе через Кубань застрял Марков с Офицерским полком — один паром и несколько утлых лодчонок были не в состоянии быстро перевезти все войска. Корнилов гнал своих вперед, не дожидаясь развертывания всей армии, пока, по его мнению, большевики не пришли в себя после первых успехов добровольцев.
По утверждению Деникина: «В этом решении многие видели потом причину рокового исхода операции… На войне принимаются не раз решения как будто безрассудные и просто рискованные. Первые кончаются удачей иногда, вторые часто. Успех в этом случае создает полководцу ореол прозорливости и гениальности, неудача обнажает одну только отрицательную сторону решения.
Корнилов рискнул и… ушел из жизни раньше, чем окончилась Екатеринодарская драма. Рок опустил внезапно занавес, и никто не узнает, каким был бы ее эпилог».
Интересно, что эту же ошибку через полтора года допустит сам Деникин, гоня на Москву Белую Армию не концентрированным кулаком, а разрозненными силами.
Корнилову неоднократно говорили, что безрассудно продолжать оставаться на ферме под обстрелом, лучше перебраться в более безопасное место, но тот не хотел «удаляться от войск», а опасность вообще была его вторым именем.
Конница Эрдели (дальний родственник Льва Толстого) заняла северное предместье города Сады, пыталась пробиться к станице Пашковской, казаки которой были антибольшевистски настроены. Однако Неженцев и Казанович застряли на подступах к Черноморскому вокзалу, понеся большие потери. Цепи офицеров и красногвардейцев не раз бросались в штыки, яростно колошматя друг друга.
После полудня 29 марта Марков наконец переправился и атаковал, взяв Самурские артиллерийские казармы. При этом положил там весь чешский инженерный батальон.
«Еще один такой бой, и от Офицерского полка останутся лишь воспоминания, —докладывал профессор Академии, — мать-перемать, драться с русскими — это не то, что с немцами или австрияками, тут, что называется, коса на камень».
Таран-Казанович с рукой на перевязи погнал в атаку своих партизан и елизаветинцев, ворвался в город уже в темноте. Ночью он дошел до Сенной площади, полагая, что Кутепов с Офицерским полком движется параллельным курсом справа. Поняв, что они одни, Казанович решил, что 250 человек в многолюдном городе обречены, вывел своих партизан в темноте неузнанными через позиции красных назад.