Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
10 марта у станицы Рязанской батальон Корниловского полка угодил в засаду и понес ощутимые потери при переправе через реку Белая. Оттеснив красных за гребень, он столкнулся с превосходящими силами, стянутыми под Рязанскую с майкопского направления. За корниловцами успели переправиться только партизаны и чехословаки. Именно они и приняли на себя основной удар противника. С тылу накрыла артиллерия, разрывом снаряда опрокинута повозка генерала Алексеева, убит его кучер. Обоз переправляется, но не знает, что идет как раз навстречу наступающим большевистским цепям. Чехословаки расстреляли все патроны и постепенно ударяются в бега. Их командир капитан Немечек сначала пытался
Подскакали текинцы, поделились патронами, кое-как сдержали натиск.
У моста Корнилов со штабом среди раненых по внешнему виду определяли способных драться и ссаживали с подвод. Раздали винтовки и повели в бой до полусотни годных умирать. Из обоза слышится слабый голос: «Сестрица, не пора ли стреляться?»
Из последних сил бросился в штыки Юнкерский батальон, очумелые юнцы тонкими голосами кричали «ура», потрясая уже пустыми винтовками без патронов. Генерал Боровский заковылял в атаку с саблей наголо. Красные дрогнули, начали отступление.
Рязанская объявила себя «нейтральной», дала проход добровольцам. Тот самый проход, которого так долго ждали — к черкесским аулам. Шли к аулам, вышли к кладбищу. Перейдя речку Пшиш, добрели до аула Несшукай, больше напоминавшего некрополь. Немногие собравшиеся жители поведали новые реалии Гражданской войны. Под шумок анархии казаки Рязанской договорились с иногородними временно побыть «большевиками», и начали сводить старые счеты с «кадетами» из нищих черкесских аулов. В Габукае вырезали всех мужчин без разбора — 320 человек, в ауле Ассоколай — 305 человек, то же в Гатлукае, Панажукае и т. д. Черкесы падали в ноги Корнилову и просили принять их в армию, мстить «большевикам». В ауле Шенджий на площади собралась толпа конных с зеленым знаменем, на котором белели звезда и полумесяц. Мулла потрясал халатом и призывал к мести за убитых отцов и братьев. Женщины, видимо, в понятие мести не входили.
14 марта в Шенджий прибыл со своим начальником штаба полковником Вячеславом Науменко новоиспеченный генерал (произведен в тот день Кубанской Радой для поднятия престижа перед генералами-«добровольцами») Покровский, сделавший головокружительную карьеру за два месяца боев из капитана в «лампасники». Добровольцы, услышавшие о том, что они соединились с кубанцами, чуть было не принялись качать Покровского, но Корнилов, презрительно относившийся к «выскочкам» во-первых и к летчикам во-вторых, сухо потребовал от того полного подчинения командующему. Его неприязни добавляла и гулявшая за летчиком еще с Первой мировой войны репутация пьяницы и бабника. В 1915 году в Тарнополе со своим собутыльником капитаном Борисом Свистуновым, перепившись горькой, выбросили с балкона местной ресторации рояль лихости ради.
28-летний Покровский, бивший большевиков под Эйнемом и Георге-Афипской, ревниво отнесся к своим полномочиям и отверг такую честь, заметив, что Рада вручила ему командование всеми «кубанскими вооруженными силами» (до 3 тысяч штыков и сабель с артиллерией). К тому же он знал, что в Раде преобладают самостийные течения, которые надеются вообще добиться максимальной независимости. В лучшем случае, — автономии. Бывший глава войскового правительства Лука Быч высказал общее мнение: «Помогать Добровольческой армии, значит, готовить вновь поглощение Кубани Россией».
Интересно здесь слово «вновь», как будто не Россия поселила предков пана Быча на отвоеванной
Сам атаман Филимонов, как и покойный Каледин, пытался лавировать между самостийниками и конституционалистами, левой Радой и правым правительством, отвоевывая личную власть. Естественно, что и Покровский мечтал о личной самостийности, а то и об атаманской булаве. Он намекнул, что чужих командиров его войска могут не принять, и среди них начнется брожение.
Тут уж в кои веки генерал Алексеев решил поддержать Корнилова (в последние дни отношения между ними настолько испортились, что они даже не здоровались): «Полноте, полковник — извините, не знаю, как вас и величать. Войска тут ни при чем — мы знаем хорошо, как относятся они к этому вопросу. Просто вам не хочется поступиться своим самолюбием».
Покровский закусил губу, но пошел на попятную. Договорились на следующий день войскам соединиться в станице Калужской, где уже и решить вопрос о подчинении окончательно, наступая на Новодмитриевскую.
15 марта стало этапной вехой в истории Белого движения, превратив 1-й Кубанский поход в легенду. В этот день армия сражалась не только с врагами, но и с природой. Типичной для этого времени года и этого климата.
Первые признаки весны сменились резким циклоном. С ночи лил нескончаемый дождь, сменившийся мокрым снегом. По воспоминаниям Деникина: «Армия шла по сплошным пространствам воды и жидкой грязи — по дорогам и без дорог — заплывших и пропадавших в густом тумане, стлавшемся над землею. Холодная вода пропитывала насквозь все платье, текла острыми, пронизывающими струйками за воротник. Люди шли медленно, вздрагивая, от холода и тяжело волоча ноги в разбухших, налитых водою сапогах. К полудню пошли густые хлопья липкого снега, и подул ветер. Застилает глаза, нос, уши, захватывает дыхание, и лицо колет, словно острыми иглами».
Обоз с ранеными ушел в Калужскую, армия — на Новодмитриевскую. Раненые лежат в ледяной воде, одеяла промокли насквозь, тяжелораненые коченеют на руках фельдшеров. Подводы вязнут в липкой грязи. Маленькие лошади черкесов не в силах их вытащить. До Калужской добрались к ночи. Посчитали, не все подводы. Вернулись — поздно, 18 раненых замерзли насмерть, лошади пали.
Строевые части добрели до Новодмитриевской, уже не чуя рук-ног. Грелись по «способу Петра Великого»: вставали в плотную кучу, качались, толкались, каждый пытался пролезть в середину кучи, его выпихивали, лезли сами.
Перед станицей речка несет бурные вешние воды, брода нет. Пробовали развести костер, артиллерия красных тут же накрыла греющихся. Снаряд точно попал в котел с супом, который бросили сбежавшие караульные большевиков.
Столпились на берегу, в чистом поле. Мокрая пахота обледенела и превратились в горбатый каток. Пушки безнадежно застряли. Промокшие и задубевшие шинели стали колом и ломались, как скорлупа. Под ними еле теплилась плоть. Нога не поднималась в стремя. Лошади дрожали всем телом. Люди тенями бродили по берегу, не обращая внимания на пули. Мороз крепчал, ветер усиливался.
Оставалось одно из двух — либо замерзать в чистом поле под огнем противника, либо бросаться в ледяную воду и выковыривать штыками красных из теплых хат.
Генерал Марков плюнул на все и отдал приказ переправляться по едва заметному броду. На крупах лошадей — авось вывезут, родимые. Переправил часть полка, и лошади валились с копыт от усталости. Ждать в поле смерти подобно. Мать-перемать, господа офицеры, не погибать же в степи, за мной в станицу! Марков повел всех, кто с ним был в штыки на Новодмитриевскую, не дожидаясь остальных.