Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
Командующий «народной армией» генерал Корнилов — в полушубке с белым воротником и огромной текинской папахе, словно пилигрим-богомолец. С палкой в руке и с вещмешком за плечами. Махнул рукой. На ободряющие речи времени не оставалось. Красные уже входили в город со стороны Темерника.
Накануне он говорил с тревожным беспокойством о своей семье, оставленной без средств, на произвол судьбы среди чужих людей и о том, что больше, вероятно, встретиться не придется. Как в воду глядел…
Армия двинулась, роты гулко топали по заснеженной мостовой, командующий бодро шагал впереди. Один из всадников конного дивизиона предложил Корнилову свою лошадь. Тот отказался. Его догнал Богаевский с чемоданчиком
Армия отступала. Отступление прикрывал аръергард из 80 офицеров. Тащился бесконечный обоз, набитый граммофонами, швейными машинками, узлами, тюками, чемоданами, ящиками. Из чего-то дельного в нем были 500 комплектов белья, 8 тысяч банок консервов. Колонны догоняют извозчичьи пролетки, из них выскакивают офицеры, ищут свои подразделения.
Командует эвакуацией генерал Марков. Повозок не хватает, у грузовиков нет бензина, ни один броневик не был отремонтирован. Пришлось их бросить, как и пять аэропланов «Вуа-зен» в Новочеркасске — с собой не потащишь, аэродромов в пути не предвидится. В Ростове было несколько тысяч прекрасных ломовых лошадей, но Корнилов не решился реквизировать даже сотни.
Но Марков не Корнилов. Ему кричат: «Ваше превосходительство, достать лошадей и повозок невозможно». «Чушь какая», — профессор Академии Генштаба чугунным кулаком долбанул по прикрепленному к столбу пожарному сигналу, стекло в дребезги. Через четверть часа примчалась пожарная команда на двойке лошадей. Бранд-майора нежно ссадили под белы рученьки, лошадей перепрягли в повозки с пулеметами.
Деникин писал: «По бесконечному, гладкому снежному полю вилась темная лента. Пестрая, словно цыганский табор: ехали повозки, груженные наспех и ценными запасами, и всяким хламом; плелись какие-то штатские люди; женщины — в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди «табора», войсковые колонны — все, что осталось от великой некогда русской армии… Шли мерно, стройно. Как они одеты! Офицерские шинели, штатские пальто, гимназических фуражки; в сапогах, валенках, опорках… Ничего — под нищенским покровом живая душа. В этом — все».
Грузно шли 36 генералов, два бывших Главковерха, один командующий фронтом, начальники высших штабов, корпусные командиры. Властители дум и надежда Белой России, проигравшие свой первый бой.
Важно вышагивал командир Ростовского студенческого полка генерал Боровский. Утром он предложил своим гимназистам и кадетам разойтись по домам, дабы сберечь молодые жизни. Вечером почти все вернулись обратно. Объяснили: «Все соседи знают, что Мы были в армии, товарищи или прислуга выдадут».
Выпятив грудь, как гусак, важно шествовал матрос Баткин, свысока поглядывая на угрюмых добровольцев.
Едва ковылял генерал Алексеев (тоже оставил супругу у чужих людей), которого мучали сильнейшие приступы уремии (болезни почек), доводя до потери сознания. Корнилов распорядился усадить 60-летнего генерала на повозку. Оттуда он виновато взирал на шагающих добровольцев, как школьник прижимая к себе потрепанный чемодан, в котором хранилась вся казна Добрармии — 6 млн рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами.
«Мы уходим в степи, — писал родным генерал Алексеев, — Можем вернуться, только если
Рядом с его телегой с карабином за плечами брел потяжелевший бритоголовый генерал Деникин. В штатском костюме еще быховских времен, черной шапке, в дырявых сапогах, из-за чего он сильно простудится и вынужден будет идти в бой с тяжелой формой бронхита и высокой температурой. Чемодан с теплым бельем и военным мундиром в суматохе последних дней был отправлен в Батайск, где стал трофеем большевиков. Страдающий Алексеев признавался ему, трясясь в бричке, «не знаю, дотянем ли до конца похода».
Деникин хмуро кивал в ответ, повторяя слова самого Алексеева: « Если в этот трагический час нашей истории не найдется хотя бы несколько человек, готовых противостоять большевистскому безумию и преступлениям, готовым пролить кровь за погибающую Россию, то наш народ не народ, а… дерьмо!»
Его собственный «медовый месяц» закончился Ледяным походом.
Молодая супруга умоляла взять ее с собой, но Деникин был непреклонен. Никто не брал с собой жен. Даже когда Корнилов по просьбе Аси Чиж попробовал было уговорить генерала, тот ответил, что присутствие жены в обозе свяжет его по рукам как раз в то время, когда все его мысли и силы должны быть направлены к одной цели — борьбе с противником. Корнилов понял и не возражал, свою супругу с детьми он оставил тоже.
Единственное, что Деникин мог для нее сделать, — под девичьей фамилией поселить в Ростове на квартире Яблоковых на улице Дмитриевской под видом беженки из Польши (языком хорошо владела). В гостинице жить было опасно, большевики в первую очередь трясли постояльцев.
Деникин писал: «Мы уходили. За нами следом шло безумие. Оно вторгалось в оставленные города бесшабашным разгулом, ненавистью, грабежами и убийствами. Там остались наши раненые, которых вытаскивали из лазаретов на улицу и убивали. Там брошены наши семьи, обреченные на существование, полное вечного страха перед большевистской расправой, если какой-нибудь непредвиденный случай раскроет их имя…»
Сам город практически не заметил их исчезновения. У Ростова были дела поважнее, чем Гражданская война. Ростов был залит светом и брызгами шампанского. В синематографах под бодрое бренчание таперов крутили снятые «под романсы» фильмы «Гайда, тройка», «Ямщик, не гони лошадей», «Молчи, грусть, молчи», «Ты сидишь у камина», где блистали старорежимные кинозвезды Вера Холодная, Иван Мозжухин, Наталья Лисенко, Вера Карали, Зоя Барацевич, Владимир Максимов.
Николай Львов вспоминал: «Ростов продолжал жить шумной жизнью богатого торгового города. Конторы, банки, склады, магазины — нажива и спекуляция (спекуляцией занимались все). В клубах, в игорных домах азартная игра на многие сотни тысяч. Сорились бешеные деньги. В роскошных залах гостиниц, в ресторанах кутящие компании, разряженные женщины. Увеселения как всегда. Кинематограф, театры, концерты, ночные притоны».
Обыватели еще не понимали, что за новая власть грядет на ростовские холмы. О весьма слабых здесь большевиках они имели смутное представление, поэтому больше смотрели на них с любопытством, чем со страхом. «Красное колесо» только накатывалось на Ростов. В последующие несколько дней город погрузился в массовые облавы и отстрелы оставшихся и непри-соединившихся к Добрармии офицеров, чью судьбу так точно предсказал покойный полковник Чернецов.
В 1932 году английский военный корреспондент Джон Эрнест Ходжсон писал: «Будущие поколения, вне всякого сомнения, оценят создание Добровольческой армии как один из наиболее высоких военных подвигов…»