Дэнилидиса - непутёвый герой
Шрифт:
Исследование продолжалось, что-то около пяти минут по местному времени. Это я сейчас понимаю, что времени прошло всего ничего, а тогда мне казалось, что начальник гарнизона уже несколько часов нахально крутит в своих руках мой такой увесистый и такой красивый перстень.
Наконец, с тяжелым вздохом и откинувшись на спинку кресла, он протянул мне обратно эту драгоценную безделушку... Или всё-таки не безделушку вовсе, а кое-что посерьезней? Вона как нахмурился, сведя над переносицей изломанные брови, Гириос, как напряженно застыл Лангедок, глядя, куда-то поверх голов. Рейнар же вообще себе места не находил: ерзал, покашливал,
– Да, вне всяких сомнений.
– Хмуро и как-то надтреснуто проговорил Гириос, глядя мне в глаза и сцепив пальцы рук на груди.
– Это Перстень Бордвика. Символ его власти. Источник его силы и ярости. За этот перстень вам могут отвалить довольно большой куш... Или всадить нож в спину.
Признаюсь, меня немного передернуло:
– С чего это вдруг?
– Тупо спросил я.
– Я ж вроде его не крал. Заслужил право на его... ээээ... обладание. И вообще, я ж вроде как героем должен быть.
– Браво. Я еще острил.
Гириос печально усмехнулся, поставил руку на стол и оперся на нее подбородком, внимательно и даже немного уважительно глядя на меня.
– Видите ли, сэр.... Дэнилидиса.
– Сказал он.
– Вы, вне всяких сомнений, свершили геройский и похвальный поступок. И в этом я перед вами преклоняюсь. Сей перстень самое веское доказательство смерти Бордвика. Потому что только с мертвого можно было снять его. И это не преувеличение...
Хех, ну это конечно, такой отморозок разве отдаст что-нибудь по-хорошему. Хотя отморозки сами по обыкновению трусливы и перед силой пасуют. Но это тупые отморозки, которые не отличат дерева от бордюрины и тусуются только стаями, порой кажется, что они и спят стаями. А Бордвик был из когорты отморозков-интеллектуалов. Эти всегда одиночки. Эти опаснее во сто крат...
– Нет, не думайте, что это поэтический оборот или пафосное преувеличение.
– Вещал меж тем Гириос.
– Этот перстень воистину обладает некой Силой и с живого хозяина его снять просто невозможно.
"Ну, блин!
– подумалось мне.
– Прям "Властелин Колец" какой-то. Кольца там всякие... Вулканы, хоббиты...". Вот интересно, почему наиболее часто во всяких там фэнтези-повестях в качестве повестеобразующего магического артефакта выступают разного вида кольца и их производные. Интересно, а какой-нибудь Волшебный Обмылок или, скажем, Магический Калорифер пользовались бы такой же общепризнанной популярностью и авторитетом среди ценителей фэнтези и знатоков артефактов?
– И он усиливает самые сокровенные и довольно низменные желания и чувства носящего. Придает силы, решимости, удачи в свершениях. А камень этот...
– Гириос встал и начал прохаживаться вдоль стола, заложив руки за спину.
– Камень, как говорят, не из недр земных, а осколок, упавший с небес. И сам перстень был создан с помощью древних темных чар и окроплен кровью. До Бордвика его носили многие короли и властители, запятнавшие себя непотребными делами, сеявшие разруху и хаос, пролившие реки крови, причем немотивированно, а по прихоти своей....
Гм. Ну, предположим, для этого, к примеру, вовсе не нужно никакого порочного перстня, вспомним хотя бы Калигулу. Но если верить Гириосу, то здешние, испорченные перстеньком властители действовали куда масштабнее, изощреннее и непредсказумее и чем дальше, тем хуже. Причем и для самого носителя. Со временем он превращался в натурального монстра - не только в морально-психическом, но и в физическом плане. То есть внешность его менялась. Как именно, Гириос не уточнил, но между строк я прочитал, что не в лучшую сторону....
Ну, блин, точно - Назгулы, горлумы и прочая.... Сейчас еще осталось узнать про местный Ородруин и пойти спасать цивилизацию. После разборок с одержимым палачом-интеллигентом в лице милейшего графа каких-то там земель. Который тоже хорош! Умолчал про такую безделушку, как перевоплощение в монстра под влиянием нехилого артефакта. А ежели б я напялил его себе на палец?!
От нахлынувшей информации и неприятного осознания своего нынешнего положения у меня кровь прилила к щекам и закружилась голова. Словно хлебнул паленой дряни и нырнул в бассейн, наполненный густой теплой жидкостью, которая еще и пузырится вдобавок. Гириос еще что-то говорил, скупо жестикулируя, Лангедок и Рейнар порой принимали участие в разговоре... А я вдруг почувствовал, как я одинок в этом чужом мире, насколько я неприспособлен к его законам, традициям, к его душе. Не сказать, чтобы я уж очень сильно понимал тот мир, в котором родился, но сейчас я со всей отчетливостью, до холодной черноты в глазах, понял всю окружающую меня чуждость. Со всей безнадежностью ощутил себя обнаженным узником, брошенным в свинцовый мешок, где с давящего потолка на длинном проводе свисает одинокая, режущая глаза своим неживым светом лампочка.
Люди в кабинете что-то еще говорили, даже, по-моему, спорили...
Но замолкли, когда я встал со стула, и удивленно вытаращили глаза, когда я, пошатываясь и отпинывая, попадающие мне под ноги разные средневековые железяки, нетвердой походкой двинулся к выходу. Подальше отсюда...
Дверь от моего рывка со всего маху врезалась в стену, оставив рваную дыру на висевшей на ней карте. В приемной кроме изможденного юноши-секретаря оказалась еще парочка посетителей, один из которых был облачен в кольчугу с кольчужным капюшоном, натянутым на голову и он стоял как раз на моем пути.
Я не отдавал себе отчет в своих действиях, во мне причудливо смешались гнев, печаль, безнадега, тоска, пофигизм. И потому я схватил этого околчюженного битюга с бараньими глазами за грудки и отбросил себе за спину (откуда только силы взялись?), сбив кого-то, бросившегося мне вдогонку, с ног.
Я шел быстрым шагом по темным узким коридорам, грубо оттаскивая и отпихивая всех, кто встречался на моем пути. За спиной нарастал топот преследователей и неодобрительный гул вперемешку с руганью тех, кого я опрокинул.
Входная дверь от пинка резко шарахнулась наружу, тут же послышался возмущенный вопль одновременно с глухим стуком упавшего тела. Я, словно крошки из одеяла вытряхнулся из этого лабиринта бюрократизма и лицемерия. Не замедляя шаг и не оборачиваясь, даже не взглянув на сбитого мною стражника с разбитым лицом, я пёр куда глаза глядят. Забыв про коня, видя только одну дорогу - вперед.
В голове, в звенящей темной пустоте грохотали молоты и не было даже ни единой мысли, только стремление - рваться вперед ни на что не глядя и не отвлекаясь.