Денис Давыдов
Шрифт:
Однако отнюдь не участие в цареубийстве сделало Марина популярным человеком в обществе. Он был поэтом — хорошим, смелым и ироничным.
Когда вступивший на престол Павел I начал заменять ненавистную ему «потёмкинскую» форму подобием прусских мундиров, а в армии стала утверждаться «гатчинская дисциплина», Марин тут же откликнулся на это злыми стихами:
Ахти-ахти-ахти — попался я впросак! Из хвата егеря я сделался пруссак. И, каску променяв на шляпу треугольну, Веду теперь я жизнь и скучну и невольну… [59]59
Марин С. Н., Милонов М. В.Стихотворения. Драматические произведения. Письма. Воронеж, 1983. С. 25.
Стихи эти, не слишком казистые, враз узнала вся гвардия! В конце павловского царствования появилась «Пародия на оду 9-ю Ломоносова, выбранную из Иова»:
О ты, что в горести напрасно На службу ропщешь, офицер, Шумишь и сердишься ужасно, Что ты давно не кавалер, Внимай, что царь тебе вещает… [60] —и далее следовала жесточайшая критика Павла I и его деяний. Впрочем, будем объективны: суждения Марина не всегда были справедливы, хотя многие думали тогда так же, как и он.
60
Там же. С. 26.
Поэт писал: «…одевши по-дурацки, / В казармы кучами набить…» — между тем как павловские мундиры оказались гораздо более удобными и функциональными, нежели последующие александровские, а казарменное расположение личного состава, до сей поры сохранившееся, наиболее отвечает интересам боевой готовности… Ну и так далее. Однако в стремлении к наведению порядка Павел Петрович настолько перегнул палку, что любые его новации принимались в штыки.
В начале XIX столетия Марин числился армейским поэтом под нумером первым, и дружба с ним была для юного Давыдова высокой честью. А что такое был Давыдов для Марина? Сергей Никифорович водил тогда знакомство с действительным статским советником Алексеем Николаевичем Олениным — вскоре ставшим директором Публичной библиотеки и президентом Академии художеств, директором императорских театров Александром Львовичем Нарышкиным, поэтом и драматургом князем Александром Александровичем Шаховским и даже с «патриархом русской поэзии» Гаврилой Романовичем Державиным — тогдашним министром юстиции…
Однако роль «младшего товарища» явно была не в характере Дениса, и вскоре о нем заговорили и в гвардии, и в столице. Определенно, что не без влияния Марина он обратился к сатирической поэзии, направив стрелы своей сатиры на самую вершину российского общества…
Казалось бы, с чего? Ведь, говоря словами Пушкина, это было «дней Александровых прекрасное начало» [61] , и прозвище «Ангел» еще держалось за молодым государем, твердо пообещавшим в день своего вступления на престол, что «все будет, как при бабушке!». Конечно, никто из венчавшихся в России на царство ни разу не сказал, что при нем будет еще хуже, чем было до него, и каждый «озвучивал», как это теперь говорится, именно то, чего от него ждали, все же большая часть служилого дворянства реально надеялась на возвращение екатерининских «вольностей». Любимый внук покойной государыни это обещал, отнюдь не собираясь возвращать империю в эпоху тотального казнокрадства и вседозволенности. Но и продолжать наводить порядок твердой рукой — пусть не столь жестко и торопливо, как его папенька — он также не мог, ибо отныне и до конца царствования его станет преследовать призрак убиенного государя…
61
Пушкин А. С.Послание цензору // Собрание сочинений: В 10 т. М., 1974. T. 1.С 196.
Александр Павлович был человеком совершенно иного склада, нежели предшествовавшие ему на троне Павел Петрович и Екатерина Алексеевна — хотя к бабке по своему характеру он был ближе, ибо как она была известной лицемеркой, так и про внука ее говорили, что он «фальшив, как пена морская», но это было позже. Хотя сама Екатерина II давно подметила его страсть к позе и писала: «Господин Александр — великий мастер красивых телодвижений».
Аустерлиц и Тильзит, существенно поколебавшие авторитет государя в обществе, были еще далеко, грядущего создания «военных поселений» никто и предположить не мог, даже граф Аракчеев, по имени которого историки нарекут эпоху «аракчеевщиной», жесткий и безукоризненный исполнитель государевых предначертаний, пока оставался не у дел, высланный Павлом I из Петербурга.
Так что вера в молодого царя была, от него еще многого ожидали… Откуда ж тогда взялась давыдовская ирония? Ответ прост: кавалергарды слишком близко стояли ко двору. Они несли службу в Зимнем дворце, выполняли обязанности адъютантов при монарших особах, присутствовали на придворных балах… Существовал даже термин: «вход за кавалергардов», ибо на празднествах в Зимнем офицеры полка обеспечивали охрану царской фамилии, пропуская во внутренние покои лишь тех, кто имел на то соответствующее право — высших сановников, генералитет. Кстати, «во время выходов кавалергардские офицеры собирались в тех же покоях, где собирались и лица, имеющие „вход за кавалергардов“» [62] .
62
Кавалергарды. С. 105.
А потому они много чего видели и слышали — тем более что их самих не замечали и, соответственно, не стеснялись: в присутствии замершего у дверей корнета или поручика государь вполне мог продолжать тот щекотливый разговор, который неминуемо прекратил бы при появлении генерала… О том же, что корнет, как истинный верноподданный, впитает в себя все сказанное его монархом и потом обсудит это с товарищами — помните, у князя Волконского: «жизнь наша дневная с впечатлениями каждого», — император вряд ли задумывался. В своей партикулярной {28} жизни Александр I выглядел гораздо менее привлекательным…
Был и еще один момент, который кавалергардские офицеры не могли простить молодому царю: его внутрисемейные взаимоотношения. В 1793 году, когда великому князю Александру Павловичу не исполнилось и шестнадцати, Екатерина II поспешила сочетать его браком с четырнадцатилетней дочерью маркграфа Баденского Луизой Августой, получившей в православном крещении имя Елизавета Алексеевна. В гвардии, конечно, не знали, к каким вредным последствиям для неокрепшего организма Александра привела поспешность заботливой бабушки, но очевидное было налицо: отношения между венценосными супругами были, мягко говоря, натянутые. Даже в обществе император предпочитал появляться с фавориткой Марией Антоновной Нарышкиной — женой обер-камергера, урожденной княжной Четвертинской, нежели со своей супругой… Но если «рогатый» муж обычно вызывает усмешки окружающих, то покинутая жена — сочувствие, в особенности если она молода, хороша собой и умна. Прекрасная блондинка Елизавета Алексеевна с достоинством и смирением переносила нелегкое положение «постылой» жены, а многие гвардейцы были в нее влюблены.
Известно было также, что супругов серьезно развело их отношение к недавнему цареубийству — для Елизаветы Алексеевны оно явилось потрясением, и прощать заговорщиков она не хотела. А ведь и в обществе к свершившемуся злодеянию относились совсем не так однозначно, как это казалось поначалу: истинно православному человеку было просто не понять, как сын позволил убить своего отца! К тому же в сознании дворянина государь являлся «первым дворянином империи» и Божьим помазанником. Так что каков бы он ни был по своему характеру, нраву и склонностям, на то — Господня воля! Да ведь и Павел Петрович был совсем не так плох, как утверждали обиженные и недовольные. Вот что писал блистательный знаток истории Российской императорской армии А. А. Керсновский, кстати, во многом осуждавший Павла:
«Император Павел Петрович является самым оклеветанным монархом русской истории. Его не оценили современники, не поняло потомство, глядевшее на события глазами современников… Император Павел, несмотря на всю свою строгость и вспыльчивость, любил солдата — и тот платил Царю тем же. Безмолвные шеренги плачущих гренадер, молча колеблющиеся линии штыков в роковое утро 11-го марта {29} 1801 года являются одной из самых сильных по своему трагизму картин в истории Русской армии» [63] .
63
Керсновский А. А.История Русской армии. М., 1992. Т. 1. С. 171, 180.