Депрессия, роботы и один велосипед
Шрифт:
Как технарь я не очень-то верил в то, что роботы могут излучать что-то, губительное для мозга. Да и не было в роботах никаких излучателей. Но всё же я не психиатр, и мне было немного жутко. Да что уж там: иногда совсем жутко.
Но остановиться я не мог.
Бывало, когда М*** приходил ко мне в очередной раз с коробкой под мышкой, я говорил: «Добрый день. Это снова вы?». А он отвечал «Конечно. Охота пуще неволи». Я не придавал значения этой странной поговорке. А теперь почему-то её вспомнил. Что ж, если бывают люди, которые одержимы желаниями, то я, наверное, не худший из них.
Я перепрошил робота на ходьбу, активировал его, выпустил из гаража и отправился следом.
Идти пришлось недолго. Гараж М*** стоял возле парка, а с другой стороны этого же парка к деревьям жался милый кирпичный особнячок века XIX-го, переделанный под учреждение, вывеску которого я не успел прочитать, потому что робот спешил к адресату как за вкусненьким. Но по всему получалось, что это и есть та самая страшная клиника.
Робот подпрыгнул и ткнулся в звонок.
На крыльцо вышел немолодой человек в сером свитере. Он чем-то напоминал М***, но вместо седой бороды у него были седые волосы, требующие стрижки. Увидев робота, он замер.
Но к моему облегчению, не рассыпался на части и не схватился за сердце. Он чуть склонил голову и, не моргая, смотрел на механоида.
– Цып-цып-цып. Ну давай сюда. Ну давай.
У старика был очень громкий голос. Он чуть улыбался. Робот, переваливаясь, приближался к нему.
– Ну давай, иди ко мне. Подходи смелее. И вы тоже.
Старик отвёл взгляд от робота и посмотрел точно в то место, где я прятался.
– Ну идите же, – прогромыхал он. – Я вас ждал.
Я не мог ослушаться такого громкого голоса и вышел. Пожилой человек изучал меня. Это был очень странный взгляд. Он не рассматривал меня с головы до ног, но глядел пристально. Я чувствовал, что его мысли не заняты ничем, кроме меня. И потому он свободно читает всё обо мне. Моя походка и выражение лица – виноватое – одежда и причёска, всё уже рассказывает ему мою историю.
Впрочем, я не собирался лгать.
– Вы ждали меня? – спросил я.
– Кого-то вроде вас.
– Человека с вопросами?
– Человека с ответами.
– Боюсь, что у меня ответов нет.
Старик улыбнулся.
– Ну почём знать. Не хотите войти, присесть? Может, чаю?
Я расположился в кожаном кресле напротив стола. Из-за близорукости я не мог разглядеть корешки книг, которыми были забиты полки у дальней стены.
– А вы… врач?
– Психотерапевт.
– Никогда не был у психотерапевта.
– Ну что ж. Обычно я спрашиваю: «Что вас привело»? Но в этом случае мы знаем – что.
Он указал подбородком на робота. А потом вопросительно посмотрел на меня.
И я рассказал всё как было.
Когда я впервые упомянул имя М***, психотерапевт вздрогнул и покачал головой, а потом застыл до конца рассказа, как будто я накладывал ему гипс на руку, и он не шевелился, чтобы не мешать.
Когда я дошёл до конца, он кивнул и с видимым удовольствием сменил позу.
– Прогуляемся в ваш гараж?
Не дожидаясь ответа, он взял шляпу и направился к выходу.
– Когда я был ещё аспирантом, М*** был очень популярен у молодёжи. Вот кто сейчас ходит на художественные выставки? Так и тогда никто не ходил. А М*** вдруг сделал изобразительное искусство актуальным. Но только своё искусство. И ненадолго. Но был, конечно, большим молодцом, пока не тронулся окончательно.
Он шагал быстро. Ноги у него были длинные, и он напоминал циркуль, которым кто-то лихорадочно измеряет тропинку, ведущую через парк. Я с трудом успевал за ним.
– Разве он был сумасшедшим? – спросил я.
– Я его не освидетельствовал, – ответил старик с нажимом, – но общался несколько раз вплотную. Он приходил ко мне когда… Тут вот какое дело. Мы с коллегами позаимствовали у него идею. Он делал картины, цепляя датчики к людям. Человек мог видеть свой комок в горле. Мы видели в этом терапевтический потенциал.
Знаете, в когнитивно-поведенческой терапии есть такая техника: если у пациента случился приступ невыносимой беспочвенной тревоги, пациент может взять блокнотик и отмечать силу эмоции по шкале от одного до десяти. И вот он отмечает её каждые три минуты: сначала было восемь, потом семь, шесть, шесть, четыре… Эмоция пропадает просто потому что за ней наблюдают.
У буддистов тоже практики построены на внимательном наблюдении за внутренним миром. Попробуйте сесть неподвижно и просидеть час. Рано или поздно у вас невыносимо засвербит где-нибудь за ухом. Можно почесаться. Но можно и понаблюдать за тем, как свербит, где свербит, что именно свербит. И как оно постепенно проходит. То же самое с печалью. С неотвязным желанием. С гневом и жадностью. С комком в горле.
Проблема в том, что мало кто готов наблюдать за своей психической механикой по часу в день. И мы стали изобретать различные техники. Ещё когда я учился, у нас в арсенале был приём: попросить человека нарисовать свою депрессию, свою печаль, свой страх, свой комок в горле. Теперь мы смогли показать этот комок на экране. Распечатать. Человек мог поговорить со своим комком. Выслушать свою печаль, а не глушить её. А мог сжечь распечатку. Мог сделать самолетик и запустить с балкона в парк. Отправить письмом за океан. Это неплохо помогает, когда работаешь с большим депрессивным расстройством, особенно тревожного спектра.
Потом мне пришла идея печатать модели комков на 3D-принтере. А потом и… ну и…
Он обрисовал ладонью что-то небольшое, размером с яйцо.
– А-а-а, – сказал я и остановился от неожиданности.
– Именно. А вы не поняли?
Я развёл руками.
– Удивительно, как я мог догадаться?
– Ну… правда ваша. Идёмте, что вы встали. Я привык что люди мгновенно узнают свой комок. У каждого он особенный. Человек бессознательно формирует это изображение под себя. Комок похож на его печаль. Печаль, тоску, сожаление, душевную боль, грусть, меланхолию, скорбь, огорчение, уныние, горечь.
– Вы знаете очень много грустных слов.
– Это профессиональное. Но да, вы правы: наверное, человек далёкий от нашей среды, совершенно не поймёт, что перед ним, если увидит комок. Решит, что это какая-то ходячая картофелина. Но М***… он как-то прознал, чем мы занимаемся. Он пришёл ко мне несколько лет назад.
Старик замолчал, вспоминая.
– И что же?
– Когда то очень давно, – продолжил он после длинной паузы, – он написал стихи. Надо же, я до сих пор помню:
Он пригрозил мне, что бог нас сорвёт