Der Architekt. Проект Германия
Шрифт:
— …Я разговаривала с подругой, — оказывается, Нина уже что-то рассказывала. Я пропустил начало. — Мы выступали тогда в Сен-Мало, готовились к новому театральному сезону. Обсуждали репертуар. Купили мороженое у знакомого старика. Он держал свою тележку на площади. Мы отошли в парк, в тень, и стали есть мороженое. И тут прилетели английские самолеты. Это произошло в одно мгновение: мы только на секунду отвернулись, а когда повернулись обратно — ничего уже не было: ни площади, ни тележки, ни старика… Самолеты исчезли, в воздухе висела пыль, и солнце… — Она протянула руку, словно пытаясь схватить
Третьего июля сорокового года англичане уничтожили французские корабли, стоявшие на рейде алжирского порта Мерс-эль-Кебир. Просто для того, чтобы эти суда не достались Германии. В газетах писали о том, что тогда погибло почти полторы тысячи французских моряков. Страшное варварство. Barbarisme. Barbarei. Наверное, это куда более существенный повод для ненависти к англичанам. Но Нина запомнила другое: они исказили ее мир. Отбросили любимую декорацию и заменили другой, страшной. Они убили полторы тысячи французских моряков и еще одного продавца мороженого. Такое не забывается.
— И после этого вы намерены воспользоваться английской взрывчаткой? — спросил я.
— А что такого? — она с вызовом вскинула голову.
— Да нет, ничего. Наоборот, так даже лучше.
Мы допили кофе и вместе вышли из отеля.
4. ГОЛОВА АДОЛЬФА ГИТЛЕРА
Постепенно в поезде меня разморило, я начал дремать по-настоящему, склонив голову Нине на плечо. Вдруг она игриво подтолкнула меня и сказала по-французски:
— Ну, голубок! Нам выходить. Приехали.
Я тотчас послушно встал, подхватил Нину под руку, и мы очутились на перроне. Поезд исчез как не бывало, и я погрузился в тишину. Теплый ветер прилетел издалека, лизнул лицо, шевельнул на деревьях листья.
— Нам добираться еще километров восемь, — предупредила Нина.
— Хорошо, — сказал я.
Мы зашагали по дороге, и скоро мои хорошие ботинки и костюм покрылись пылью. Нина сняла туфли на каблуках, пошарила под платьем, избавилась от чулок и пошла босиком. У нее твердые пятки, длинные пальцы. Мне вдруг стало дурно, я остановился и несколько секунд просто глотал ртом воздух.
Она повернулась ко мне:
— Вам опять нехорошо?
— Напротив, — пробормотал я. — Мне слишком хорошо.
Она пожала плечами. Сегодня она была не такая, как вчера и позавчера. Деловитая и бессердечная.
— И все-таки вы похожи на тех русских, которых я встречал, — неожиданно сказал я. — В Париже это не так бросалось в глаза, но сейчас я вижу.
— Это комплимент? — осведомилась Нина, помахивая туфлями.
— Чистая правда, — возразил я. — Моя мать считает, что правда не может быть ни комплиментом, ни оскорблением. Правда благородна по самой своей сути.
— Какая у вас мудрая мать, — заметила Нина. — Моя не такая. В молодости она была красивой, слабой и влюбчивой. Очень зависела от мужчин. И, в конце концов, поверив одному из них, уехала за ним из России. Потом он ее, конечно, бросил. А мы с мамой остались во Франции безо всяких средств
— А где ваша мама сейчас? — спросил я.
— В Ницце. И там очень погано. Я отсылаю ей деньги.
— Да, — пробормотал я. — Вы определенно другая. Вы никогда не позволите себе зависеть от мужчины.
— Вот как? — Она склонила голову набок. — Так об этом вчера вам нашептывал Маршан? О том, что я слишком доверяюсь Святому, а Святой — безумен?
— Да разве Святой — мужчина? — удивился я. — Скорее, он нечто вроде альрауне… Но в жизни нам всегда приходится кому-то доверять, иначе мы давно сошли бы с ума.
До городка, который назвался Фавроль, было часа два неспешного хода. Мы с Ниной не торопились. День был теплым, ясным. Вокруг, простираясь до горизонта, празднично зеленели поля. Впереди мелкой горстью каменных домов виднелся сам городок — местность здесь равнинная, просматривается далеко. Приподнялись над крышами домов башенки скромной церкви; на подоконниках, пятная светло-серую кладку стен, в деревянных колодах выставлены цветы.
Мы обошли городок полями, скрываясь среди поднявшегося овса. Здесь было тихо. Тучи порой набегали на солнце, и внезапно зелень полей заволакивала тьма, но спустя несколько минут облака рассеивались, и овес, нагибаясь под ветром, переливался и сиял.
Солдат, в отличие от горожанина, неплохо разбирается в сельском хозяйстве. С этим всё обстоит приблизительно так же, как и с архитектурой — со всеми теми домами, которые мы разворотили нашими танками. Вытаптывая посевы, сжигая урожай, уродуя снарядами пашню, солдат точно осведомлен о том, что именно он уничтожает. Он знает в этом толк.
Я смотрел, как Нина бездумно ведет ладонью по зеленым побегам, запускает пальцы в траву, подставляет лицо ветру. Сейчас она была очень далека от меня и даже не пыталась делать вид, будто это не так.
— Куда мы, в конце концов, идем? — спросил я.
Она обернулась ко мне. Ее лицо сияло, разрумянившись от солнца.
— Тут неподалеку есть одна ферма, — ответила она. — Мы скоро уже будем на месте.
Усадьба выглядела так, словно прошедшие века не посмели коснуться ее стен. Господский дом, сложенный из больших камней, высился на холме, окруженный хозяйственными постройками. Хлев и конюшня стояли открытыми. На воротах здоровенного амбара висел замок. В открытом загончике бродили весьма симпатичные ярко-розовые свиньи.
Чуть поодаль курчавились всходы на грядках — по-моему, свекла. А дальше, до самой изгороди, снова потянулись зеленые поля.
Посреди хозяйского двора громоздился старый американский трактор, возле которого с гаечным ключом в руке топтался парень лет двадцати, в мешковатых штанах, сапогах, которые явно были ему велики, и грязной, когда-то красной рубахе.
Он повернулся в нашу сторону, прикрывая ладонью от солнца глаза.
— Это я, Нина, — еще издалека крикнула моя спутница. — Скажи-ка, Пьер, мсье Гранте дома?