Der Architekt. Проект Германия
Шрифт:
Пьер пробурчал что-то вроде «да куда он денется». И надсадно закричал:
— Дядя Дэдэ! А дядя Дэдэ!
Я слышал имена — Нина, Пьер, oncle Dede — но думал о другом. Во Франции нет горючего. Горючего для французов, я хочу сказать. Все ГСМ забирала для своих нужд Германия. То ли правительство Дарлана изменило политику на сей счет, и последствия этого послабления стремительно сказались на жизни французского обывателя, то ли дядя Дэдэ и впрямь чертовски хитрый жук.
В принципе, если теперь ситуация с ГСМ чуточку сдвинулась к лучшему и у дяди Дэдэ появилась возможность запустить
Я рассеянно смотрел на трактор, на Пьера и еще раз прокручивал в голове недавний разговор с Ниной.
— Подпольных складов оружия в округе несколько, но Тусен предложил воспользоваться именно этим. — Нина вертела сорванный цветок, и желтая пыльца постепенно окрашивала ее пальцы.
— Странно, что вы хранили оружие так близко от Парижа, фактически под самым носом у оккупационных властей, — заметил я.
— Практика показала, что опаснее всего перевозить людей или предметы через границу между оккупированной и неоккупированной зонами, — отозвалась Нина. — Действовать внутри границ можно было относительно свободно. Немцы, знаете ли, Эрнст, — большие педанты. Где нужно — проверяют документы, и весьма дотошно, а где этого, согласно их инструкциям, не требуется — ничего не проверяют.
Я промолчал.
Нина задумчиво продолжала:
— Наши либеральные товарищи, союзники англичан в деле освобождения Франции от всего чужеродного, а заодно и от всего леворадикального, просчитались, избрав дядю Дэдэ хранителем своих боеприпасов. Как только предмет, обладающий материальной ценностью, оказывается во владениях дяди Дэдэ, дядя Дэдэ автоматически начинает считать его своей собственностью. И изъять данный предмет не представляется возможным — ни для кого. Если только самого дядю Дэдэ не убедить в целесообразности такого изъятия.
— Хотите сказать, нам придется отбирать у него взрывчатку силой? — уточнил я. — В таком случае, я бы не отказался от чего-нибудь огнестрельного.
— Этого не понадобится, — отмахнулась Нина. — Воспользуемся силой убеждения.
— Способность убеждать — не самая сильная моя сторона, — признал я.
— А вам и не придется, — рассмеялась моя спутница. — Убалтывать дядю Дэдэ буду я. Мы с ним давние знакомые… Собственно, Тусен выбрал именно его потому, что у дяди Дэдэ есть слабые места. И мне они известны.
— Любит хорошеньких женщин? — брякнул я.
Нина, к моему удивлению, покраснела.
— Я и забыла о том, что вы солдафон, — упрекнула она меня. — Не ожидала от вас такой пошлости.
— Да это, в общем, даже не пошлость, — пробормотал я.
Она сверлила меня глазами и злилась. Я чувствовал себя жалким.
Нина прикусила губу.
— Ладно, — сказала она наконец. — В конце концов, должна признать, что вы неплохо держитесь.
— Для солдафона?
— И для немца. Видать, хорошо вас побили под Сталинградом, если на человека стали похожи. Только изредка вот проговариваетесь. Но вы научитесь.
— Вообще больше ни слова не скажу! — поклялся я.
Нина хмыкнула:
— Вот и хорошо… До войны дядя Дэдэ был главой большой семьи, —
— А самому дяде Дэдэ сколько?
— Около пятидесяти. Они сводные, от разных матерей… Дядю Дэдэ их гибель просто подкосила, он разом превратился в старика. До войны, говорят, он был совсем другим. С ним осталась только Жанна — жена самого младшего из братьев. По-моему, после того, как ее Поль погиб, она немного повредилась в уме. Недавно из плена вернулся сын второго брата — племянник. Этот и до войны был придурковатым. Так дядя Дэдэ говорит.
— А вы с ним как познакомились?
— Одно время у него жил Тусен, — ответила Нина.
— Как же такой хозяйственный человек, как дядя Дэдэ, терпел у себя в доме бесполезного нахлебника? — не выдержал я.
— Однако с чего вы взяли, будто Тусен — бесполезный нахлебник? — Нина так удивилась, что даже остановилась посреди поля. — Ничего похожего, герр Тауфер. Может, он и болен, но у него хорошая профессия — краснодеревщик. Это значит, что он умеет работать с деревом. Не только гробы стругать, но и создавать хорошую, добротную мебель, например. Так что не сомневайтесь, дядя Дэдэ приставил его к делу. Тусен отработал каждую кружку молока, каждую краюху хлеба, которыми его здесь потчевали. Если вы не знали, французы — страшные скареды, хуже шотландцев из анекдотов.
— Так какие же у дяди Дэдэ слабые места? — спросил я.
Нина посмотрела мне прямо в глаза:
— Он ненавидит немцев.
Немцы оккупировали Фавроль трижды: в четырнадцатом году, потом в восемнадцатом и, наконец, в сороковом. Так что у дяди Дэдэ имеются веские основания для ненависти.
— Разумно ли, в таком случае, тащить с собой меня? — пробормотал я.
— Помните, что мы говорили о контузии? — сказала Нина. Я не понимал, серьезно она говорит или насмехается. — Оставайтесь контуженым камрадом, и всё пройдет как по маслу.
…Из конюшни к нам вышел человек — коренастый, с жесткими седыми волосами, торчащими из-под засаленной кепки. Хотя весна началась недавно, его лицо уже было покрыто медно-красным загаром. Морщины, исчертившие его лоб и щеки, были глубокими, отчетливыми, как складки коры на старом дереве. Щуря маленькие синие глазки, он уставился на нас с Ниной.
— Здравствуйте, дядя Дэдэ, — сказала Нина.
Дядя Дэдэ посмотрел на ее прекрасные ноги и буркнул:
— Обуйся, Ноно.
Нина послушно надела туфли на босу ногу.
Он невнятно хмыкнул, пожевал тонкими, в нитку, губами, потом перевел взгляд на меня:
— А это с тобой что за какаду?
— Это Эрнст, — поспешно сказала Нина. И снова я услышал слово «captivit'e», которое послужило мне волшебным пропуском в мир Сопротивления.
Но дядя Дэдэ оказался куда менее доверчивым, чем Анри или Святой. Он издал бессвязное бурчание — обычно такие звуки производит голодное брюхо — и еще глубже вонзил в меня взор своих крохотных глазок.
Я стоял безмолвно, решив во всем положиться на Нину.