Дердейн. Трилогия
Шрифт:
«Разве ты не сидел на скамье, на женской скамье? Разве ты не взял музыкальный инструмент из женских рук? Ты осквернился женским духом, тебе нет оправдания!»
«Эта скамья, духовный отец, раньше стояла под храмом. Ее выбросили, я перенес ее сюда. Заметьте, она стоит далеко от хижины, за садовой оградой. Хитан — мой собственный, его сделал и подарил мне мужчина. Перед пострижением я прокоптил его в храме дымом агафантуса — от него до сих пор воняет. После этого я хранил его в шалаше для упражнений. Шалаш я построил своими руками — вот он, видите? Я не виновен ни в каком осквернении».
Оссо возвел к небу слезящиеся очи, собираясь с мыслями. Два чистых отрока ставили его в смешное положение. Фаман Бугозоний с изобретательностью, заслуживавшей лучшего применения, избежал действий, приводивших к откровенному осквернению, но сама изобретательность его указывала на развращенность и испорченность... Геаклес Вонобль, будучи неточен в утверждениях, сделал правильное заключение о нечистоте помыслов другого отрока. Как бы то ни было, невзирая на софистические увертки Фамана Бугозония, подрыв авторитета ортодоксального учения был абсолютно недопустим. Оссо произнес: «Сад за хижиной матери — неподобающее убежище для чистого отрока».
«Не хуже любого другого, духовный отец. Здесь, по крайней мере, я никому не мешаю, предаваясь отвлеченным размышлениям».
«Отвлеченным размышлениям? — хрипло спросил Оссо. — Разучивая джиги и кестрели, пока другие чистые отроки ревностно предавались молитвам?»
«Нет, духовный отец, музыка помогала сосредоточению моих мыслей, в точном соответствии с вашими рекомендациями».
«Что такое? Ты утверждаешь, что я рекомендовал подобные занятия?»
«Да, духовный отец. Вы говорили, что вам на стезе аскетического самоотвержения помогло завязывание в уме воображаемых узлов, и разрешили мне использовать с той же целью музыкальные звуки».
Оссо снова отступил на шаг. Два хилита и Геаклес смотрели на него с ожиданием. Оссо сказал: «Я подразумевал другие звуки, в других обстоятельствах. От тебя разит лукавой мирской скверной! А ты, женщина? О чем ты думала? Неужели ты не знала, что такое поведение достойно сурового порицания?»
«Я надеялась, Великий Муж, что музыка поможет ему в будущей жизни».
Оссо сухо усмехнулся: «Мать чистого отрока Шальреса! Мать чистого отрока Фамана! Два сапога пара! Тебе не придется больше плодить чудеса природы. В сыромятню!» Оссо резко повернулся на месте, указывая пальцем на Мура: «Рассуждать ты горазд — а твои успехи в священной эрудиции мы проверим».
«Духовный отец! Пожалуйста! Я только стремился к совершенствованию знаний!» — кричал Мур, но Оссо уже уходил. Мур обернулся к Эатре — та с улыбкой пожала плечами и зашла в хижину. Мур яростно направился к Геаклесу, но хилиты преградили ему дорогу: «В храм, ступай в храм! Ты что, не слышал духовного отца?»
Мур упрямыми шагами поднялся к храму и уединился, насколько это было возможно, на тюфяке в своем алькове. Геаклес не замедлил последовать за ним, сел в алькове напротив и стал смотреть на Мура.
Прошел час, прозвучал удар колокола. Чистые отроки гурьбой направились в трапезную. Мур вышел за ними, остановился в нерешительности, обернулся, посмотрел за дорогу, за хижины — в сиреневую даль.
Геаклес не сводил с него глаз. Мур тяжело вздохнул и стал спускаться к трапезной.
У входа в трапезную стоял наставник-хилит. Он отвел Мура в сторону: «Тебе сюда».
Наставник провел Мура вокруг храма, ко входу в редко использовавшееся полуподвальное помещение. Распахнув ветхую дощатую дверь, он жестом приказал Муру войти. Высоко подняв над головой стеклянный светильник, наставник прошел вперед по длинному коридору, прокопченному жженой гальгой, в большую круглую камеру в самой глубине храмового подземелья. Сырые известняковые стены отдавали плесенью, пол был выложен темным кирпичом. С потолка свисал на веревке единственный светильный шар.
«Зачем мы здесь?» — с дрожью в голосе спросил Мур.
«Здесь тебе предстоит учиться в уединении вплоть до повторного очищения».
«Повторное очищение? — вскричал Мур. — Но я же не осквернился!»
«Полно, полно! — покачал головой наставник. — Зачем притворяться? Неужели ты думаешь, что духовного отца Оссо — или меня — так легко перехитрить? Даже если ты не осквернился телесно, ты совершил сотню проступков, равноценных осквернению духовному». Наставник помолчал, но Мур ничего не ответил. «Заметь: на столе книги, — продолжал хилит. — «Доктрины», «Провозглашения символов веры», «Аналитический катехизис». Они утешат и умудрят тебя».
Мур хмуро огляделся: «Сколько меня здесь продержат?»
«Столько, сколько потребуется. В шкафу еда и питье, рядом — отхожее место. А теперь последний совет: покорись, и все будет хорошо. Ты внемлешь?»
«Внемлю, наставник, внемлю».
«На перекрестках жизни не раз приходится выбирать дорогу. Не выбирай опрометчиво — ты можешь никогда не вернуться к развилке. Галексис тебе в помощь!»
Наставник ушел по коридору. Мур смотрел вслед, ему тоже ужасно хотелось уйти... Но его привели сюда зубрить священные тексты. Если он уйдет, с ним сделают что-нибудь почище повторного очищения.
Мур прислушался: ничего, кроме тайных шепотов подземелья. Он встал в открытом дверном проеме, вгляделся во тьму коридора. Конечно же, за ним следили. Или приготовили какую-нибудь ловушку. Попытавшись выбраться наружу, он мог угодить в западню хуже подземной камеры. Он мог умереть. «Покорись, — сказал наставник. — Покорись, и все будет хорошо».
Вполне возможно, что покорность была наилучшим выходом из положения.
Трезво оценив обстоятельства, Мур отвернулся от выхода, подошел к столу, сел и просмотрел книги. «Доктрины» были напечатаны на ручном станке лиловыми буквами на перемежающихся зеленых и красных страницах. Письмена с трудом поддавались прочтению, текст содержал множество непривычных, непонятных выражений. «Тем не менее, — подумал Мур, — будет полезно внимательно их изучить». «Провозглашения символов веры», произносившиеся нараспев во время ночных служб, не имели большого значения, так как лишь придавали «благочинность», по выражению хилитов, экстатическим спазмам.
Мур вспомнил, что еще не обедал, вскочил и подошел к шкафу. В нем он нашел дюжину пакетов с сушеными ягодами — достаточно, чтобы продержаться дней двенадцать или, если экономить, даже дольше. Следовало руководствоваться здравым смыслом. Тут же стояли три больших кувшина с водой, из толстого темно-зеленого стекла. Ни тюфяка, ни кушетки не было — предстояло спать на скамье. Мур вернулся к столу, взял «Аналитический катехизис» и стал читать:
«Вопрос. Когда откровение Галексиса снизошло на хилитов?»