Деревенские адвокаты

Карим Мустай

– Вас понял, ступай, садись на место, - сказал он Ну рисламу.
– Ты, Зулькарнаев, тоже садись.

– А печать?
– забеспокоился Враль.

– Положи на место. Никто не тронет.

Нурислам вынул из кармана печать со штемпелем и положил на белую тряпицу. Но, спустившись со сцены, на место не сел, стал, прислонившись к печке. Еще неясно, может, кончилась схватка, а может, и нет, надо быть наготове.

– Одно дело разговор, товарищи, и совсем другое дело - документ. Мне документ нужен, - решил подытожить уполномоченный.

Но в этот раз слово "Документ" прозвучало не так грозно, как давеча, за это время в кулушевцах отваги прибыло.

– А где мы его тебе возьмем?
– спросил кто-то.

–

Брать не надо, - Кылысбаев уже совсем приглушил голос.
– Все, о чем говорили, поставим на голосование и узаконим. Первым было предложение снять Зулькарнаева с работы. Ставлю на голосование.

Опять поднялся крик:

– Не было такого предложения!

– Не слышали!

– Кто предложил?

– Я, - сказал уполномоченный.

– Ты не из нашего аула!

– Ты его не выбирал!

– Высокий ямагат! С одной стороны, товарищ Кылысбаев тоже из нашей волости, большой начальник, палнамучем приехал к нам, с другой стороны, его слова тоже нельзя со счетов сбрасывать, - залебезил завсегдатай мечети Искандер.
– Надо принять предложение.

– Ладно, пусть по его будет.

– Давайте руки поднимать!

– Ставлю на голосование первый вопрос.
– Кылысбаев подошел к краю сцены.

Его тусклый взгляд во второй раз обошел всех собравшихся, на этот раз и сидевших в задних рядах не упустил.

– Кто за то, чтобы снять Зулькарнаева Кашфуллу с председателей, пусть поднимут руку. Смелее товарищи, смелее!

"Смелых" оказалось пять или шесть.

– А кто за то, чтобы Зулькарнаева оставить на месте? Дружно взлетели руки.

– Теперь поднимите руки те, кто воздержался! Клуб молчал.

– Воздержался кто или нет? Собрание в смущении молчало.

– Ты только погляди, о чем спрашивает, бесстыдник!- громко зашептала соседке Партизанка Шаргия. Даже ей стало неловко.

– Мы, браток, перед таким важным собранием не то что воздержались, еще и тахарат - омовение совершили, - весьма доходчиво пояснил Нажип с Носом. Только зачем это в волости нужно знать?

Тут наконец дошло и до Кылысбаева. Нет, такого черного невежества, как в Кулуше, он не встречал нигде! Уполномоченный вспыхнул от стыда и злости. Хотел было объяснить, уже рот открыл, но по тому, как заблестели глаза у опамятовавшихся кулушевцев, понял, что лучше разговор о воздержании на этом прекратить.

– Значит, так...
– сказал он.
– Большинством голосов Зулькарнаев остается председателем. Потворствуете, понимаешь! Так в протокол и запишем. Но смотрите, как бы потом сами не пожалели. Все, собрание закрыто. Расходитесь!

Народ расходился медленно, без обычного оживления. Хоть и настояли на своем, но на душе осталась смута.

– Забирай свою печать, - сказал Кылысбаев, не глядя на Кашфуллу.
– Но вперед не попадайся. В другой раз не вывернешься.

...Больше он ему не попался. Скоро Кылысбаева отправили исправлять мир в другие места. Потому и партийный вопрос Зулькарнаева наверху не рассматривали. Разговоры об этом случае в ауле понемногу затихли, а потом и сам случай забылся. Память у кулушевцев - что блюдце, мелкая. Где уж тут дурное помнить, на доброе бы головы хватило. Даже самые вздорные бабы, когда, бывало, сцепятся с председателем, о том не поминали. Однако самому Кашфулле того стыда и той горечи на всю жизнь хватило. Даже когда состарился уже, проснется порой среди ночи, вспомнит, и кольнет сердце. "Мясо-требуха! Мясо-потроха!" Когда бесчувственный лежал в тачке, слышал он эти слова. Слышал, но смысла их не понимал. А если бы и понимал?..

Долгими бессонными ночами Кашфулла думал о Кылыс-баеве, о том, как он вел себя тогда, о приказе, что привез из волости. Тянулись горькие мысли, наматывались на сердце, и не было им конца: "Я же не со злым умыслом, не преступление совершил, а по глупости

своей, по вражьему коварству попал в беду. С Кылысбаевым мы представители одного класса, члены одной партии, проще говоря - одной совести люди. Он первым должен был протянуть мне руку помощи, спасти от позора, разобраться должен был, до сути добраться, правду от напраслины отделить. Он же приехал, чтобы одним махом свалить и раздавить. А вот мулла Муса своего единоверца Кутлыяра-муэдзина, если бы тот вроде меня оплошал, стал бы перед всем миром казнить? Наверное, не стал бы. Нет, не стал бы. Потому что он истовую службу Кут-лыяра, неприхотливый его быт знает и ценит. И приходу, и мулле самому Кутлыяр нужен. А я, значит, не нужен?" Так и жил в своих думах Кашфулла - сверху одни угрозы слышал и ничего иного, кроме наказания, для себя не ждал. Потом через годы пришли другие мысли: "Может, время того требовало: чужих не щадить, своих не миловать?" Пытался оправдать Кылысбаева и тех, кто был над ним, кто приказывал ему. "Но тогда - что же тогда время? Время - это мы. Каковы мы таково и время. Так, а не наоборот".

КОМУ ВРАГ?

Прошло лет двенадцать - тринадцать, и новая беда свалилась на голову Зулькарнаева Кашфуллы, и даже не беда - когда бы беда!
– обвинение страшное!

Надо сказать, что за семь лет до того Ак-якуповскую волость упразднили и вместо нее учредили Булакский район. И вот в середине июля вызвали нашего председателя в этот самый Булак. Вызвали - и обратно не отпустили. День прошел - его нет, второй миновал - нет его...

Но прежде чем рассказывать дальше, бросим короткий взгляд назад. Так надо.

Кулушевцы испокон веков, можно сказать, писанием не увлекались. Куда-то, на кого-то доносы и ябеды почти не слали. "Почти" - я сказал недаром. Тут намек есть. И вот какой. Все же был грех: в конце прошлого века поставили кулушевцы тридцать шесть подписей и девяносто одну тамгу и отправили на боярина Колесарова жалобу царскому величеству самому. Ненасытный Колесаров, не довольствуясь теми наделами, что отхватил на демском лугу раньше, привез губернских землемеров и нарезал себе лучшие покосы - мол, чуть не в ханские еще времена кулушевские старейшины продали их то ли деду Колесарова, то ли прадеду его. Как выяснилось, даже купчая на то бумага нашлась - с пришлепнутой печатью. Однако кулушевцам ее не показали. Хоть и не скоро, но пришел от верных царских слуг ответ. Он был такой: "А коли опять кулушевцы смуту поднимут, схватить зачинщиков и отсыпать им по пятьдесят плетей". Тридцать шесть подписей и девяносто одна тамга притихли и больше голоса не поднимали... После того из аула никаких бумаг --ни в хвалу, ни в хулу, ни тем паче с жалобой - не выходило.

Но тяжба с Колесаровым на том сразу не унялась. Через год примерно посоветовались старейшины аула и решили направить ходока - чтоб шел он к его царской милости прямиком. Сунули в руки послу денежки, собранные с миру на дорожные расходы, навьючили за спину назначенную царю в гостинец кадушку с медом, посадили на только что проложенную чугунку и отправили в стольный град. Послом же выбрали ладного, на слово быстрого, умом острого молодца по имени Сырлыбай - деда нашего Нурислама. В провожатые проворному Сырлыбаю дали медлительного копотуна по имени Абдульман. Но на первой же остановке, маленьком разъезде Дятел, Абдульман, с намерением справить большую надобность, отправился в заросли краснотала. Дело затянулось, поезд больше ждать не мог и тронулся. Абдульман же понуканий не любил и начатого, тем более в таком деле, на половине не бросал. Не было такой привычки. Так и остался сидеть. Пришлось Сырлыбаю проделать свой путь в одиночестве. Месяца не прошло, путешественник вернулся в Кулуш. А вернувшись, дал обществу отчет - полный и без утайки. Отчет сей - из уст в уста, от дедов к отцам, от отцов к нам - дошел и до наших дней. А я, слово в слово, довожу и до вас.