Деревенские святцы
Шрифт:
Продрогла, хохлится ворона на заборе. У воробья перышки дыбом, чирикает: «Чуть-жив… чуть-жив!»
Ну, где он, бокогреи? Погодите, не все сразу, будет у нас и теплей и светлей…
Э, рано загадывать: «февраль — на тепло враль!» За вьюги рисково поручаться, выстаивает предшественник весны и безмятежно ясен.
Деревенскими святцами, кстати, благоприятными считались феврали студеные, с метелями, с щедрыми снегопадами.
Заподувало, перехлестывают дорогу волны поземки. Колкой пылью закурилась навись деревьев.
И закружило,
Косой снег. Стон проводов.
Ревя мотором, грузовик натужно таранит заносы проселка, фары горят, будто в потемень.
Всего неодолимей дорога перед деревнями: к изгородям, вынесенным сюда баням навивает ребристые сумёты. Снег сыпуч, буксуют колеса.
— Прочно застряли! — Шофер откидывается на сиденье. — Без трактора не вылезти. Вам к спеху, мой совет: ступайте в избу, чего со мной мучаться. Шоссе рядом, на вечерний автобус запросто поспеете.
Назябся, и судьбу благодаришь, очутившись нечаянным гостем какой-нибудь одинокой бабуси. Употчуют тебя чайком и беседой, наведи только разговор на житье-бытье старопрежнее.
— Февраль недолюбливали, — ведет старая быль, подперев ладонью щеку. — Ребятишкам, ой, зима наскучивала. Одежка праховая, обутка еще плоше. Охота на улицу, и выйти не в чем. Взрослые строжат: «Сидите на печи, как вас нет. Ужо Касьян зыркнет кривым глазом — мало не будет!» Вестимо, на что Касьян глянет, все вянет. Во-во, настращают малых, нос из дому не кажи. А помнишь, зиму прогоняли? — улыбчиво лучится она морщинками.
Конечно! Не забыта деревенька моя лесная, вся в белых березах. Слыхал, гоняли зиму:
Пришел месяц-бокогрей, Землю-матушку не грел — Бок коровке обогрел, И корове, и коню, И седому старику Морозу Морозычу…
Прошлое, давнее и близкое, оно здесь, в избе, и за ее окошками: поля, холм с развалинами храма и погостом — звезды и кресты, кресты. Под ними женщины, женщины…
Мужчины вот, смотрят со стены с фотографий: овчинные папахи японской, кокарды, погоны первой мировой, шлемы-богатырки гражданской, пилотки Великой Отечественной. Войны, войны… Убирали мужиков из деревень войны нашего века к запустенью пашен и лугов!
— Прядете? — кивну на пресницу поперек лавки.
— Собираемся сумерничать, прядем.
— Зачем?
Махнет баюнья рукой, заблестит на ресницах непрошеная слеза:
— Сами не ведаем, время бы скоротать…
Спору нет, февраль ославлен молвой. Что там «Касьян — злой до крестьян», отмечавший високосные годы. Без Касьяна хватает в нем всякой всячины, чем простонародью был не по душе последыш зимы.
Домовой заезжает лошадей…
Коровья смерть по хлевам бродит…
Привязывается к людям кумоха-лихорадка…
Через поверья, обычаи, обряды — этот многоцветный, яркий слой устных календарей — видятся деревни, где, кажется, вчера сохой по снегу опахивали хутора, починки, дабы «сотворить ограждение от нечистой силы», и без колдуна не садились за свадебный стол. Выкинь такое из месяцесловов, нарушится чего доброго их веками сложившийся настрой. Сельщина-деревенщина разделяла суеверия, предрассудки, господствовавшие за ее околицами, полагалась на предания старины с простодушной прямотой: «Не нами заведено, не с нами и кончится». Обращались в минуту жизни трудную к ворожеям, доверялись заговорам:
— А чего? Хуже не будет.
— Авось дастся подмога!
Поди, Ивашка Солдат, томясь в застенке Великого Устюга в 1648 году, шептал: «Небо лубяно, и земля лубяна, и как в земле мертвые не слышат ничего, так бы я не слыхал жесточи и пытки». Ведовство? Ворожба? Судьи, прознав ухищрения Ивашки, подвергли беднягу истязаниям. Каким — неизвестно, зато известно, что в 1674 году в Тотьме была сожжена заживо некая Федосья — ну-ка, насылала порчу, злодейка.
Было, было!
Вернемся к снеженю-бокогрею устных календарей. Имя Касьяна заимствовано из духовных святцев, а что кривой он, немилостивый — наследие древности.
Повторим, что народные численники избегали чисел. Святые же и чудотворцы, по словам Глеба Успенского, оказывались на крестьянском положении (и обретали черты, совершенно им несвойственные!). В народных календарях, писал Г. Успенский, «св. апостол Онисим переименован в Онисима-овчарника, Иов Многострадальный в Иова-горошника, св. Афанасий Великий… просто в Афанасия-ломоноса, потому что около дня его имени… бывают самые страшные морозы, от которых кожа слезает с носа».
В целом «високосный год — худ приплод»: приписывались ему утраты, невзгоды. Чтобы «Касьян не перекосил», праведника умаливали трижды ежегодно: по четвергам на Троицкой, на масляной и на Святой пасхальной неделях.
Короток месяц, завершающий зиму, а однажды выпал себя короче.
Несмотря на реформу Петра I, Россия продолжала отставать в летосчислении. Большинство государств Европы, Америки пользовались другим календарем. В XX веке разрыв между календарями достиг тринадцати дней. Затруднялись международные связи, деятельность почт и прессы, вынуждаемой публиковать сообщения из-за границы под двойными датами.
24 января 1918 года был подписан декрет о введении в Советской России нового календаря «для единения со всеми культурными странами мира». После 31 января сразу наступило 14 февраля, месяц, с ним весь 1918 год убавились на тринадцать суток.
Мероприятие назревшее — кто возразит?
Но очередная реформа календаря вновь вынудила народные численники перестраиваться на ходу. Часть дат, несомненно, была утрачена, а с ними позабыто что-то из древней обрядности.
Нововведения в летосчислении начались на Руси еще с принятием христианства. Февраль, например, был и двенадцатым, и шестым месяцем в году, пока наконец не стал вторым. Заметим, православная церковь отказалась примкнуть к календарным реформам, по-прежнему новолетья ведет с сентября, по стилю, принятому до 1700 года.