Деревенский король Лир
Шрифт:
— Делиться хотим, — поправил он меня.
— Что же, сами хотите?
— Да из-за баб больше… Нам что! Мы в Москве живем, в заработках… А вот бабы… Дедушка-то стар уж стал, настоящего распорядка с бабой не сделает… Бабы забижают! — подмигнул он мне добродушно на отца.
— А ты бы… того… скромненько, Титушка, — сказал дед сыну, сдержанно кивая бородой. — Погодить бы… Вот, когда я сам своему пределу конец положу, тогда и разговаривай!.. А то ведь здесь старики… Смешки-то оставь!
Сын захохотал беззвучным смехом и замотал
— Да нам что!.. Господь с тобой, — ответил он, — владычествуй!.. Мы в твою команду не встряем… Сделай милость!.. Мы вот — ноне здесь, а завтра нас нет… Все в твоих руках! Сам за все и ответствуй. Мило — так командуй, а не мило — твое дело!.. Мы тут ни при чем… Ваше дело с бабами!
И Тит опять засмеялся беззвучным смехом.
— Да уж надоть правду сказать: чужой век заедать — заедает, а распорядков хороших мало видно! вдруг сказала сидевшая у люльки женщина, бросила в нее ребенка и порывисто начала его качать, — Кабы из его-то команды пользу видеть…
— Молчать! — грозно перебил дед. — Ах ты, эдакая… сорока! Али муж приехал, так и страх потеряла?
— Кабы ежели… А то шумит, что сухой веник, — не слушая, продолжала бойкая баба, — со всеми соседями перессорил своими-то порядками…
— Перестань!.. Что за самоуправство? — протянул презрительно-наставительным тоном, искоса взглянув на бабу, молодой мужик в пиджаке, все время крутивший цигаретку.
Молодая баба, вероятно, была его жена.
— Ну, умиритесь! — сказал торжественно дед. — Дело такое… вековое… Соглас во всем нужен!
И дед поставил на стол штоф водки, а бабы подали огурцы, куженьки [11] , хлеб.
— Благословимся, старички! Начинай, Ареф, — приглашал дед, наливая водку. — Ну-ка, милячок, — обратился он ко мне, — для начала дела… из гране ной-то! Вот она — заслуженная-то мужицким умом!
И дед подал мне граненую барскую рюмку.
11
Куженька —лепешка с творогом, ватрушка, шаньга.
— Ну, дай бог поделиться в совет да любовь!.. Пошли, господи, мир и согласие!.. Чтобы во веки веков!.. Без претыкательства чтобы!.. Чтобы жадности этой не было!.. Справедливо чтобы, главное!.. По заслугам!.. Чтобы судьбища этого после не было! Сохрани господи! — и т. д., раздавались возгласы и пожелания по очереди встававших и выпивавших мужиков.
— Да нам что! Господи помилуй! Из-за чего нам ссориться?.. Свои люди, кровные! Ведь мы не из чего — не из ненависти али злобы делимся… делимся по доброхотному желанию!.. Кушайте, старички, во здравие!.. Благодарим на пожеланиях!.. А что насчет претыкательства или судьбища — упаси господи! С чего нам? Нам что?.. Все по-старому будет: пущай старичок управляет!.. К чему обиды?.. А только как будто для порядку лучше… Ведь вместе будем жить, никуда не разбежимся… Кому что надо — бери… Господи, царь небесный! Да мы это и греха на душу не возьмем! — и пр., и пр.
Такими возгласами и заявлениями отвечали, с своей стороны, на пожелания гостей в один голос хозяева: и дед, и сыны его, и невестки, и еще неожиданно откуда-то взявшаяся старушка, вероятно, дальняя родственница. Только Степаша (так звали дочь Чахры-барина) не принимала никакого участия; она молча сидела в углу и сердито чинила старый отцовский полушубок.
— Ну, милячок, — обратился ко мне дед, — ты бы того… Бумажку-то приготовил… вписать, так, для памяти…
— Хорошо. Как же мне начинать?
— Да что начинать?.. Как вот будем говорить, так и пиши: Климу — лошадь, а Титу — корова; Титу — телку, а Климу — овцу…
— Как овцу! За телку-то овцу? — вдруг вскочила от люльки молодая невестка. — Господа старички! как вы хотите, мы на это не согласны…
— Ах, дура, дура!.. Вот она, баба-дура! — замотал дед сокрушенно головой. — Да ведь это к примеру… Ведь это я барину пример даю… Экая необузданная!
— Конечно, к примеру, глупая!.. Ты понимай, как речь идет, — наставляли в свою очередь и старики.
— Ты сиди! — прикрикнул на нее молодой муж.
Баба, по-видимому, смирилась, но по всей ее фигуре и разгоревшимся глазам было видно, что она приготовилась к борьбе на жизнь и смерть, что ничто не ускользнет от ее внимания.
— Ну, благослови господь! — сказал дед и, поместившись с правой стороны меня, положил локти на стол и искоса посматривал ко мне в бумагу.
Слева от меня присел черноволосый, кудрявый мужичок, он чрезвычайно сосредоточенно через руку смотрел, как я писал, и от времени до времени подергивал вывихнутым плечом.
— Клади избу, — начал дед, — Тут долго толковать нечего! Изба в род идет… Переднюю горницу клади старшому, Титу, а Климу пущай задняя идет… Так ли?
— Справедливо вполне!
— Ну, теперь ежели молодший совсем в отдел захочет, на новую усадьбу, — пущай ему, в зачет избы, сенница пойдет тогда. А до тех мест сенницей сообща владать… А мне что? Мне ничего не надо… Я вот из горницы в горницу и буду переходить. Так ли? Мне, старику, много ли надыть!.. Я знаю, моих заслуг не забудут… К чему тут уговоры?
— Зачем?.. Господи помилуй!.. Чать, ведь родитель… Да мы не токма что… Не крестьяне мы, что ли? — заговорили молодые.
— Мне еще вот, может, годков пять-шесть повладычествовать… Пока еще я в силе… А там — простите, родные, коли ежели старик отдохнуть захочет да печки запросит… Всему свой есть конец предела! Ну, тогда не осудите: старика приголубьте… Много ведь поработано на веку, и отдохнуть когда-либо надо будет, — и дед утер прослезившиеся глаза.
— Справедливо вполне!.. Да мы бы, пожалуй, и теперь… Мы не утруждаем… Коли ежели хочешь…