Деревенский словарь
Шрифт:
Клады. Я не Том Сойер, конечно, но, будучи девочкой книжной, решила искать клады – всего вернее, именно под влиянием Тома и Гека. Хотя нет, не только. Для начала, у нас в огороде лежал громадный камень, немало мешавший обрабатывать грядки. Взрослые говорили: под такими обычно клады зарыты. А учитывая, что старинные монеты пушкинских времен попадались прямо в грядах… Так что почва во всех смыслах была подготовлена. Но поисками кладов, вплотную и как надо, мы с подружкой занялись в её Протасове – на дикой тропке, спускавшейся к ручью. Это была чахлая ветка основной тропинки к мостику через ручей. Тропка уводила нас в сень старых вязов. Солнце почти не
Костёр. О! Это целая эпоха! Страсть к кострам проснулась во мне лет в двенадцать. Тогда мы устроили концерт и костёр в соседнем Протасове. Песни, танцы (меня почему-то было очень много), зрители и да, костёр. Потом в нашей деревне – недалеко от дороги была такая симпатичная горка возле пруда, на луговине… На её вершине мы обожали разводить костры. Ветерок огонь раздувает, а нам сверху видно всё! Позже жгли костры около леса, в соснах у карьера, на берегу Волги. Жарили хлеб, пекли картошку, измазывались как черти. До сих пор чувствую жар на лице и холод по спине… Вечерняя прохлада, туман… скоро осень. Костёр прощания с летом – такой мы тоже устраивали.
Крапива. Детский враг. Ожоги, волдыри… и слёзы. Целый мир, опасные джунгли. И малина в крапиве, и бабочки-крапивницы, и жуки. Крапива по берегам ручьёв и мелких речек, крапива вперемешку с бурьяном и лебедой на пустырёчке за нашими берёзами. Потом там построят дом, ещё потом (совсем-совсем потом) срубят эти берёзы. Много крапивы в деревне. На всех было можно крапивных рубашек наплести.
Кукушка. Начало лета. Ещё всё впереди. Лето, как жизнь, впереди! Опушка леса, мечтательное «ку-ку».
Кукушкины слёзки. По-моему, правильно – богородицына трава, но у нас звали так. Милая травка, чьи метёлки, и верно, похожи немножко на пёструю кукушку, хотя, не в пример ей, скромнее.
Купавки. Встречались в лугах редкими стайками, росли и у нас на усадьбе. Выделялись даже на фоне разнотравного богатства начала лета. Чудесные были букеты из купавок, с розовыми колосками – соцветиями горца змеиного. Золотые цветы, и запах, казалось, тоже золотой. По-моему, речные кувшинки пахнут похоже.
Колодец. Два колодца было в нашей деревне, оба глубокие: деревня стоит на пригорке. Заглядывать мне, маленькой, в колодец строго-настрого воспрещалось. Ясное дело, заглядывала. Осторожненько. Жаркий летний день, а там темно, холодно, влажно… Грибы на скользких стенах, а вода – во-о-он как далеко. А если туда упадёшь? Голова кружится, отхожу. Но тянет… Один колодец много лет не использовался. Я просто сидела на нём, обозревая дали, рядом с соседской рыжей собакой Каштаном. Когда подросла, из главного колодца сама научилась черпать воду. Учитывая мою хрупкость, тяжесть ворота и глубину колодца, дело не столь простое, но всегда в радость.
Именно за водой к колодцу (у нас говорили и так, хотя лучше «по воду»: уйдёшь за водой – не воротишься) – именно за водой я шла первым делом, вернувшись в деревню. Влезала в древний сарафан или в майку и шорты, брала вёдра… Невелика у нас деревня, но полдеревни пройдёшь. Как мгновенно ощущалась полнота и вольность деревенской жизни! Тёплый и свежий ветер на лице, невинные сельские запахи. Ароматы цветов, коровьего навоза, мягкость земли и травы. Всем существом я впитывала привычные, знакомые с детства деревенские звуки – не ровный городской шум, но отдельные ноты. Гуси гогочут, сосед косу отбивает, коровы мычат, трактор тарахтит, ласточки верезжат… Ага, вот и моё ведро гремит цепью, спускаясь в колодец – руки помнят, как надо отпустить цепь, как потом намотать её на ворот, как подтянуть ведро, чтобы было не слишком тяжело и пролилось не много… Уф. Налила вёдра. Несу домой. Иду с водой.
Крыльцо. Три крутых и, по совести, кривоватых ступеньки. Дом, что называлось, «падает». На крыльце – крохотное зарешёченное окошко. Справа от ступенек – здоровенная клюка: на неё запирали дом изнутри. Ну и тут же всякие ведёрки, мячики.
Коровы. Можно поэму писать. Лошади уже исчезли из обихода (хотя на телеге покататься я успела), зато коров в изобилии. В нашей маленькой деревне коров держали в двух домах. И пригонять в хлев я их помогала, и в лицо (в морду) узнавала. Знала, где чья привязана… Хотя все знали. Зорька, Дочка, Бурёнка. Ещё совхозное стадо, коровник возле соседней деревни. Топи непролазные. Словом, коровы были повсюду. Деревня ещё и тогда стояла на коровах, точно земля на китах… или слонах? Корова – это… в одном ряду с печью, с картошкой, с петушиным криком, с колодезной водой. Помню коровий запах, коровье тепло, шершавость языка, жёсткость шерсти на морде, гладкость бока, вкус парного молока. Родное существо – корова!.. Да: от запаха навоза никогда не морщусь.
Комод. Тяжёлый, дубовый, пузатый комод, где можно было найти всё: от заколок, костяных гребешков и компаса до древних купальных костюмов. На комоде всегда стояли букеты цветов, за сбор и перемену которых отвечала я.
Карьер. Назаровский. Во времена моего детства он был действующим: там добывали гравий, песок и прочие стройматериалы. Оттуда шли тяжело гружённые КамАЗы, в кабину такого зверя с большим трудом можно было вскарабкаться. Горы выкопанной земли заросли травой и лесом. Ямы превратились в глубокие озёра.
Купание. Вода теплее, чем в Волге, но купаться опасно – омуты. В ранней юности я, умея плавать весьма неуверенно, ездила туда одна на велике. Заплывала ненадолго на глубину, не думая, что здорово рискую. Но ведь плавать я научилась там же, за пару лет до того, и, возможно, поэтому карьер меня пощадил. Камни: после раскопок попадались интересные экземпляры. Грибы там, где по склонам озёр – берёзы, осины, ольха, ивняк. Подберёзовики, подосиновики, сыроежки, волнушки – по краю карьера. Между деревней Борок и Волгой – чудесный, чистый сосновый лес. Маслята, белые, земляника, черника, малина, ландыши – да всё на свете! Карьер!.. Целый отдельный мир. Как лес, как Волга.
Камни. Папины. Гуляя с папой в выходные или в его отпуск по карьеру либо по берегу Волги, мы искали там камни для его коллекции минералов. Сейчас коллекция – около трёх тысяч экземпляров со всего света. У меня никогда не получалось найти хороший, перспективный камушек: не дано, антиталант. Папа периодически нагибался, подбирал заинтересовавшие его находки, отгонял меня подальше: чтобы оценить камень, нужно было рассмотреть внутренний рисунок. И, пользуясь двумя другими булыжниками, побольше, папа этот камень разбивал, точнее, откалывал кусочек. Раскалывал в самом прямом смысле. И дальше уже решал: брать, не брать. Один из самых красивых образцов для коллекции – медовый агат – он нашёл даже не в карьере, а на дороге в карьер: шёл, сопровождая на купание нас, резвых тринадцатилеток на великах.
Конец ознакомительного фрагмента.