Деревянные башмаки
Шрифт:
В окно заглядывает солнце. Виржинтас принимается объяснять наиболее типичные ошибки, но солнечные блики на доске мешают нам разглядеть что-нибудь.
Ну, нет, сегодня дождя не будет. Сегодня выдастся солнечный, чудесный денек бабьего лета…
К вечеру все же разыгралась непогода. Ветер, как разгулявшийся подпасок, гонял по небу стадо свинцовых туч. Тяжелых, рузбухших, которые, однако, на наше счастье, не пролились дождем. Западный ветер трепал нам волосы, толкал в спину, сбивал с ног, но мы с Нийоле не искали укрытия. Взявшись за руки, мы брели, вороша ногами
— Мы — дети природы, а в природе нет ни правильных окружностей, ни квадратов. Нет прямых линий. В природе вообще нет математики!
— «Без математики люди не смогли бы вылезти из своих нор» — так говорит мой отец, — будто невзначай возразила Нийоле.
— Пора бы уже тебе иметь собственное мнение, — поддел я ее. — Но раз уж ты сама заикнулась, скажи, это правда, что уважаемый товарищ Виржинтас носит калоши вместо изоляции, чтобы его в грозу не ударило?
Нийоле посмотрела на меня с горьким упреком, и я заметил, что ее знобит. И еще я понял, что мне нужно научиться владеть собой…
— Не сердись, — смягчился я, но продолжал начатую мысль. — Сама погляди: люди, которые имеют хоть какое-то отношение к цифрам, становятся бездушными педантами. Без поэзии, без чувства. Пошли за деревья — тебе холодно.
Мы остановились у своих любимцев — дуба и липы. Ветки их переплелись и поскрипывали на ветру.
— Переругиваются… — пошутил я. — Видно, липа — математик, а дуб — нет. Поэтому он такой зеленый и здоровый…
— Нет, они не похожи на нас. Они мирно беседуют, — невесело ответила Нийоле и снова замолчала.
— Нийоле, что с тобой? Ты не в духе? Озябла? Я тебя огорчил?
— Нет, — вздохнула она. — Отец не разрешил пока об этом никому говорить. Похоже, мы скоро отсюда уедем.
— Уедете? Куда?
— Его в Клайпеду приглашают. В сельскохозяйственный техникум. Он еще окончательно не решил, но, скорее всего, поедет. Будет у тебя новый математик. Лучше старого.
— Да, но, значит, и ты уедешь!
— И я…
— Тогда и я с тобой. Брошу гимназию, буду осенью в техникум поступать.
— Не болтай чепуху.
— Вот видишь…
Ни о чем я ее больше не расспрашивал, ничего не обещал, только обнял и просил побыть со мной еще немного.
— Пошли. Проводи меня, — попросила она. — Мне и в самом деле холодно.
Мы впервые, не таясь, дошли до самых ее дверей. В комнате учителя горела настольная лампа и за занавесками виднелась тень Виржинтаса, склонившегося над стопкой тетрадок.
— До завтра, — сказала Нийоле.
— До завтра…
Однако на следующий день Нийоле в школу не пришла. На первом уроке мне дважды сделали замечание за то, что я не слушаю объяснения учителя. Я пытался сосредоточиться, но мне не давала покоя вчерашняя новость. Почему Нийоле сегодня нет? Может, она помогает отцу собираться? Виржинтаса я сегодня утром тоже не видел. У кого бы выяснить? Нийоле просила, чтобы я об их отъезде никому не говорил.
На
Калоши Виржинтаса… В прошлом году, когда я учился во вторую смену, Нийоле частенько оставляла мне в этих калошах записку. На уроке я писал ответ, и учитель Виржинтас, ни о чем не догадываясь, приносил ее в калоше домой. Разумеется, мы с Нийоле могли найти и другой способ, могли просто встретиться где-нибудь и поговорить. Но разве это интересно? Нам обоим доставляла удовольствие тайна нашей оригинальной почты, и мне — в особенности. Ведь этим я мстил математику за его строгость, за двойки, за замечания под ними…
Вот и сейчас, убедившись, что меня никто не видит, я заглянул в калошу, потом в другую… Есть! Браво, Нийоле! Расправив треугольное письмецо, я прочитал: «Я так и знала, что заболею. В парк пришла с температурой, а тут еще этот ветер… (Я не жалею, ты не думай.) Жду врача. Наверное, грипп. Насчет отъезда пока ничего нового. Не грусти. Н.». Это я виноват, я ее вчера простудил, покуда, как дурак, изливал желчь на математику. Видел же, что ее знобит, что щеки горят, и не предложил свой плащ. А она мне — «не грусти»…
Сейчас я любил ее еще сильнее и готов был чем угодно искупить свою вину. Но как это сделать? На уроке математики неожиданно для себя вызвался отвечать у доски. Виржинтас гонял меня по всему курсу, но я не сдавался. «Сдайся!» — екало от страха сердце, но я не отступал. Вспомнил, сейчас докажу, вот как надо!.. Под конец Виржинтас сказал:
— Давно бы так, — и поставил мне четверку.
На большой перемене я сунул в калошу ответ: «Обнаружив твое письмо, чуть не расцеловал от радости «почтовый ящик». Поправляйся скорее, отдавай мне свою болезнь и никуда не смей уезжать. Если тебе трудно писать, черкни только одно словечко — уезжаете или нет. Жду завтра. Арунас».
Четверкой решил пока не хвастаться. Пусть лучше сам Виржинтас об этом расскажет.
На следующий день я пораньше пришел в класс и с нетерпением стал ожидать появления калош возле учительской. Первым уроком у нас должна быть геометрия, но до звонка не было ни калош, ни Виржинтаса. И снова меня охватило беспокойство: Виржинтас еще ни разу не опаздывал на урок.
Уже угомонились за стенкой второклашки, за другой стеной тоже начался урок, а мы продолжали ждать.
Наконец в коридоре послышались мелкие шажки, и в класс вошла учительница пения.
— Добвое утво! — она почему-то не выговаривала «р».
— Здвавствуйте!.. — довольно загудели все и со стуком стали прятать в парты учебники.
«Все, — подумал я. — Виржинтас даже с классом не попрощался…»
— А сегодня что, совсем математики не будет? — догадалась спросить староста.
— Может, и не будет, — равнодушно ответила учительница и повесила на доске плакат с текстом новой песни.
За окном полоскал дождь, а в песне говорилось о солнце, о счастье, о цветах — видно, оттого она и показалась мне такой наивной, приторной и просто-напросто глупой. Не было Нийоле — нашей замечательной певуньи…