Деревянные четки
Шрифт:
– Смотрите, эта мартышка уже творит чудеса! Лечит чирий и зубы, – ревела от злости и зависти Сабина, которую Йоаськины успехи лишили покоя и сна. – Я тоже молилась, когда у сестры Станиславы была чесотка, и она у нее прошла. Честное слово, прошла, – уверяла Сабина сестру Модесту, которая слушала ее откровения с презрительной усмешкой. – Не верьте, сестра, Йоаське! Сегодня ночью мне святой Антоний говорил, что между нами проползет змея. Вот она-то и является этой змеей! Говорю же сестре, пусть сестра меня выслушает! Она даже и молитв-то не читает, а только
– Зависть, зависть, Сабинка, – презрительно ответила сестра Модеста. – Завидуешь ей в том, чего сама не имеешь.
– Чего?
Сестра Модеста обвела презрительным взглядом наши злые физиономии и сказала с какой-то обидой в голосе:
– Может быть, эта маленькая душа, одаренная божьей милостью, призвана исполнить специальную миссию.
– Какую?
Поскольку монахиня молчала, мы начали громко и настойчиво кричать:
– Ну что же, пусть сестра говорит! Почему сестра замолчала? Мы хотим знать, какая такая миссия у Йоаси? Какая?! А?!
– Расшевелить ваши окаменевшие сердца, – отрезала монахиня и, ни на кого не глядя, вышла.
– Я этого не перенесу, – жаловалась Гелька. – Я убью эту Йоаську, подожгу монастырь и еще черт знает что сделаю! Мы тут все с ума посходим. Даю слово, что я подожгу приют. Пусть уж будет с ним покончено раз и навсегда!
– Наверно, мы все сойдем с ума, – согласилась я с Гелькой. – Сабина ходит уже сама не своя от зависти. Не хватало еще увидеть, как и на нее опустится с неба призвание…
В эту ночь всех нас неожиданно разбудил какой-то шум.
Я открыла глаза. Возле койки Сабины стояла сестра Модеста со свечой в руке. Сабина сидела на разворошенной постели, качала головой с редкими, жидкими волосами и причитала, всхлипывая:
– Был здесь… Честное слово… Стоял здесь и трогал мое одеяло… Хотел что-то сказать мне…
– Кто был у Сабины? – удивленная, спросила я Гельку.
– Святой Антоний, – буркнула она, зябко кутаясь в одеяло. – В скором времени все святые переберутся с неба в нашу вонючую яму.
Сестра Модеста молча слушала причитания Сабины:
– …Трогал одеяло, потому что было темно и не видно, где я лежу. А потом засветился ореол вокруг его головы, и он, как только меня увидел, поднял палец к небу и сказал… Но то, что он сказал, я могу повторить только матушке по секрету.
Сабина начала всхлипывать еще больше.
– Видно, святой Антоний добивается от тебя какого-нибудь пожертвования, – коротко пояснила сестра Модеста. – Поэтому завтра во время рекреации вымоешь бензином линолеум и натрешь паркет в часовне.
И сестра Модеста загасила свечу.
В темноте мы услышали шум удаляющихся шагов.
– О раны божьи! – раздался вопль Сабины. – Это я-то должна натирать паркет и мыть линолеум? Да у меня еще руки не зажили от последней стирки!
– Поделом тебе, – довольная, засмеялась я. – А ты думала, наверно, что кисельку получишь? Не нужно было связываться со святым Антонием.
– Правильно, – подхватила Гелька. – Какого дьявола будишь нас по ночам? Даю слово, что если кому еще покажется какой-нибудь святой, то я переломаю тому все кости.
Тишину, сразу наступившую в спальне, прерывали только всхлипывания Сабины. Кругом было темно, холодно и мерзко. Ни одна из нас уже не могла уснуть до самого утра. Мы ворочались на своих койках с боку на бок, удрученные и темнотой, и всхлипываниями Сабины, и собственной бессонницей.
В течение нескольких следующих дней казалось, что весь наш приют сошел с ума и что никогда уже здравый смысл не вернется в эти заплесневевшие от сырости стены, обвешанные образами святых. После Йоаськи и Сабины почувствовала вдруг "милость божию" Зоська. Во время вечерней тайной молитвы, когда каждая из нас должна была просить у бога покровительства и заступничества для монастыря, она вдруг громко вскрикнула и упала лицом прямо на пол. Мы бросились к ней, думая, что у нее очередной приступ эпилепсии, которой она страдала в течение последних двух лет, но Зоська сама подняла голову и, страшно ворочая глазами, выдавила из себя:
– Божья матерь обратилась ко мне…
Сестра Модеста нахмурила брови. Мы смущенно молчали. А Зоська тем временем медленно и неуверенно поднималась с пола:
– Пойду в часовню, чтобы остаться наедине с собой…
– Вот уже третья рехнувшаяся, – сокрушалась Гелька, которая вместе со мною мыла пол в прачечной. – Теперь пойдет дальше. Скоро наши задрипанные малышки начнут, как ангелочки, порхать на крылышках под потолком…
Гелька решительно объявила войну заразительной мании "божественного призвания", начало которой положила Йоаська. Встретив Зоську, окруженную толпой жадных на всевозможные новости девчонок и непрерывно повторявшую: "Ей-богу, божья матерь говорила мне…", она бросила ей:
– Я даже знаю, что она тебе сказала. Чтобы ты почаще натирала голову керосином, а то вши капают с тебя, как дождь.
Однажды, вернувшись из школы, я застала почти всех девушек в столовой. Они бегали из конца в конец комнаты, давясь от смеха. Оказывается, Йоаська и Сабина устроили между собою драку. Сабина, схватив Йоаську одной рукой за косу, с сопением колотила ее по спине, а Йоаська с визгом впивалась ногтями в налившуюся кровью шею Сабины. Сестра Модеста с трудом разняла их. Они встали друг против друга, тяжело дыша и поправляя на себе смявшиеся платья.
– Подрались, ей-ей, из-за того, что никак не могли дотолковаться, которая из них святее! – до слез хохотала Гелька.
Неожиданно ее смех заглушил сердитый голос сестры Модесты:
– Сабина и Йоаська немедленно отправятся в часовню стоять на коленях!
Провинившиеся вышли, а монахиня, поправив на голове велон, обратилась к нам:
– Бессовестные, мерзкие девки! И как это еще господь бог не покарал вас всех за те подлости, которые вы вытворяете! Передайте тем двум, что они обязаны вычистить чердак за все те безобразия, которые они здесь учинили. Кроме того, пусть каждая из них сама назначит себе искупление вины и сообщит мне о нем после ужина.